того чтобы держаться дальше, мне нужны хоть какие-то силы.
Я молча посмотрела на Золотозубого – куда-то сквозь него, стараясь придать своему лицу Равнодушие.
– Говорят, ты не ешь. Не пьешь. Не моешься, – заключил он, наслаждаясь своей небогатой речью. – Я пришел в надежде застать тебя здесь – страшную, неумытую и одинокую. Сломленную. Но даже сейчас я не перестаю желать тебя.
Его пальцы коснулись моей щеки, и я сцепила зубы, чтобы не завизжать. Каждая секунда нашего соприкосновения отбирала у меня силы.
Теперь я стала в миллионы раз грязнее – и все это после его легкого касания.
Даже ванная не спасет меня от стыда, позора и его грязных лап. Тем не менее, она была мне необходима.
– Я помоюсь. Я готова принять ваш дар. Но только его, – посмотрев на него будто свысока, я вскинула бровь, заметив секундное замешательство на его лице.
Я не знаю, чего он ожидал, но явно не такой реакции. Наверное, он уже рисовал в мыслях картинки о том, что я слишком слаба, чтобы бороться с ним. Рассчитывал на то, что я лежу здесь и поджидаю его с раздвинутыми ногами…
Черт возьми, мне не передать словами, насколько мысль об этом омерзительна!
– Ты весьма странно себя ведешь для пленницы. Смеешь заявлять о своих правах, которых у тебя нет.
Отказываешься от еды и воды. Что ж… Раз ты уже приняла этот дар, я должен сообщить тебе о том, что к нему идет и второй подарок: мыть тебя буду я, красавица.
С этими словами он опустился передо мной и намочил мочалку, набрав в нее побольше воды.
Я хотела сказать что-то в знак протеста и своей защиты, но не успела.
На мою щеку опустился удар, а затем новый удар. Грубая мужская ладонь давала мне пощечину за пощечиной – Золотозубый не мог остановиться, упиваясь картиной того, как моя голова раскачивается из стороны в сторону, а разум не имеет возможности прийти в себя.
– Держи, потаскушка. Я сейчас тебя хорошенько помою. Упрямая красотка, возомнившая о себе невесть что, – из кармана он достал наручники и сцепил мои руки за спиной, в то время как я отходила от его беспощадных ударов.
Давай, Кенна. Кричи. Проси о помощи. Заплачь, в конце концов.
Но я так и не сделала ничего из этого списка.
Вместо этого я набрала в грудь побольше воздуха и выдавила:
– Ты еще пожалеешь об этом, червяк. Если еще хоть пальцем меня тронешь…
– Что ты можешь сделать, пленница? – чертыхнулся он, раздвигая мои ноги.
А потом он начал делать это – водить мочалкой и руками по всему моему телу. Я возвела глаза к потолку и думала только о том, что лучше бы искупалась в реке полной змей, чем находилась здесь.
Слезы стекали где-то внутри – по изнанке моих щек; застревали в обожжённой шоком и невысказанными словами гортани; оседали в пустой, лишенной надежд груди; и оставались там, погибая, исчезая, угасая. Мои последние частички света.
Последние признаки того, что я могла хоть что-то чувствовать. Когда-то давно.
Гас всегда обращался со мной нежно, как с фарфоровой куколкой.