жной веткой, еще не старая, парализованная и с вымытой головой. Ее сожитель – стрелочник – поставил на плитку вычищенный до блеска алюминиевый кофейник, исполняющий роль чайника, а меня усадил на самодельную табуретку рядом с постелью.
Удивило, что нет запаха болезни, давно немытого тела. Видно, этот человек ухаживал по-настоящему. Чистыми были даже простыни, и за окном виднелась веревка с сохнущим бельем.
Осень, веревки с бельем, уже начинающие вянуть бледные и мокрые хризантемы (отцвели уж давно…, да нет, еще не отцвели, в том-то и ужас, что есть еще время на цветенье, но надо торопиться, а как торопиться, если не можешь даже встать с кровати… да и кровать-то тоже плач – с панцирной сеткой, на которой уложена толстая фанера с пользой для позвоночника, хотя какая ему уже польза… да). Еще была рябина у железной дороги – ягоды яркие, драгоценные, а листья ржавые уже, скоро облетят.
Стрелочник по-своему красив – седые, давно не стриженные волосы, отросшая черно-белая щетина, почти борода. И из всей этой поросли-заросли – внимательные острые глазки, чуть, пожалуй, мелковатые, но не Спящую же красавицу ему целовать.
Хотя красавица действительно спала, и лицо ее было свежим, как у младенца, а волосы около лба (подшерсток такой) немного вспотели и завились колечками. На вид ей не дать и тридцати, но я-то знаю, что – сорок. Как ни крути, а годы-колокола гудят на всю округу, оповещая. Да-да, морщинки около рта и у глаз, все правдоподобно.
Катрин мне нисколько не удивилась. Словно жизнь давно превратилась в сон, где все реально – откроешь глаза и окажешься где-нибудь… у Красного моря, с рыбами-кораллами, в неправдоподобном Египте. А тут всего лишь я, одноклассница из ныне живущих.
В нашем детстве в Город привозили сокровища из гробницы Тутанхамона, говорили – Египет. Ничего не говорили про море и рыб, про коралловые рифы. Говорили «Фараон», а про арабов нищих на плантациях с помидорами – не говорили. Очередь тянулась «от забора и до обеда» – 7 часов, на Дворцовой площади народу было как 25 октября 1917 года в фильме Эйзенштейна.
Чайник-кофейник вскипел, и Стрелочник разлил это в три граненых стакана, вставленных в дешевые подстаканники с оленями. Олени были горячие, наверное, горячее, чем сам стакан, хотя так не бывает. Я достала из сумочки гостинцы к чаю – вафли, орешки в сахаре – то, что любила Катрин много лет тому назад.
Да, Катрин не удивилась. А я так обалдела от этого неудивления, что забыла, что собиралась сказать. Заготовлено было что-то вроде «да, и такое случается», а тут ничего такого не случилось, сидит на табуретке бывшая одноклассница, материализовалась лет через -дцать, пьет чай. Я попыталась представить, каков портрет нарисовался перед Катрин – мой.
Острые локти, джинсовая рубашка, мальчишеская стрижка. Седые волосинки я уже перестала выдергивать, но и покраситься не собралась. Ноль косметики. Да. Зато духи японские, дареные, с кусачим названием – Kusado Sensu. К духам я всегда питала слабость, они словно та крепость, в которой можно укрыться от окружающего мира, не то чтобы совсем, но – перед миром на огневой позиции предстаю уже не я, а оно – легкое дрожание воздуха. Нужно сказать о ногах – их не видно. Широкие мягкие брюки, в них удобно прятаться. Кожаные туфли без каблуков, дорогие. И в довершение темные очки, не как сейчас модно, а совы-лупоглазики такие, огромная оправа с выпуклыми стеклами.
Стрелочник усадил Катрин поудобнее на подушку. Собственно, парализована у нее только одна нога, а руки в красивом маникюре полны жизни, и мизинец оттопыривается, как и тогда (видно, бабушка объяснила, что так поступают благовоспитанные барышни, и жест заучен, как азбука), когда она подносит чай к пухлым губам.
В той жизни Катрин была Катериной, Катенькой, пушистой девочкой в коротенькой школьной форме и с большим ключом на веревочке. Этим ключом она отпирала квартиру, когда родители были на работе. Дома ее ждал обед под румяной «бабой», такой специальной куклой из поролона, вместо термоса. А под юбкой у бабы кастрюлька с удивительно пахнущей домашней котлеткой и пюре. Или с борщом. Или макароны по-флотски. Это всегда было вкуснее, чем еда у меня дома, где бабушка готовила, читая книжку, и скидывала в суп сырые овощи без любви и ласки. Катя делилась вкусным обедом, потом мы шли гулять, кататься на качелях или играть в «стрелки». «Стрелки» были замечательной игрой, сейчас дети так не играют. Да и можно ли увидеть на улице детей без взрослых? Если видишь, сразу беспокойство, страх. А «стрелки» похожи на «прятки», только прятаться можно очень далеко, рисуя свой путь стрелками на тротуарах, стенах домов и гаражей – мелками. Преследователь должен заметить все стрелки и каждый раз правильно поворачивать, похоже на ориентирование, да.
Катя бежала, бежала, поворачивая то вправо, то влево. Стрелка на подвальной двери, стрелка на перилах крыльца, на скамейке. Я тоже бегу, тороплюсь. Вот стрелка прямо на шоссе, бегу вдоль. Вот и лес, так называемая Орлова роща, и правильность движения подтверждает стрелка на стволе сосны… Бегу дальше…
Нет, мы не заблудились. Я действительно отыскала притаившуюся в густых кустах Катю, и мы решили строить