а на ту стать боле не получилось. Другой лось пошёл, даром что раместее.
Аноха Зелёнка краем уха слышал, что Антип сказывал, да и говорит:
– Слышал я твою байку. Только никакой лось против моих волков не постоит. Любого ставь. Я против него всего одного пущу – намах разделается.
Аноха, знаешь, всегда за волков радеет. По его мыслям, другой зверь только на потребу волкам нужен. Одно время мечтал тучных маралов развести, а силы чтобы в них и вовсе не было. О волках, известно, заботился, дабы им сытнее жилось.
На всё у него одна присказка: «Хоть и хищный зверь, а кусать всякому охота; брюхо, оно совета не спрашивает».
Ничего у него, конечно, не получилось: быстро в надзоре прознали. Ну и попал под расплатицу. Еле в лесовинах удержался. Смилились отчего-то в верховьях, но напредки пригрозили, чтобы строго природный закон следил. Втолковали, как водится, что улучшать только природность можно. Погоревал Аноха, само собой, а волкам сказал: «Тут нас не поняли. Возьмём другой курс».
Так он всё внимание волкам и отдал. После того много времени прошло, а про его разбойников чудное сказывать стали. Такая молва пошла, что только отмахивайся. И плавают они, и ныряют, а под водой шуруют не хуже любой выдры. И по деревьям лазают, а потом с самой макушки вниз прыгают. Без всякого порона для здоровья. А уж могутные – и медведя рядом не поставишь.
Брёх, конечно. А может, и правда чего…
Редкое празднество проходит, где бы Аноха своими волками не похвалялся. Вот и сейчас Антипа зацепил. Старые они противники – как схватятся языками, так и не разнять никакой силой.
Времени немного прошло, а гулянка уже в полную силу вошла. Мираш на гостей смотрит, а у них будто всякое разумение из головы выдернули. По столу грай несносный стоит, ни слова не разобрать. Которые лесовины и в рассорку вошли. Кричат друг на друга, грозятся. Дорофей спит, положив бороду под ухо. Стол под ним от топанины подпрыгивает, а ему хоть бы что – похрапывает знай себе.
Супрядиха Северьяна уже не нахваливает, а другим боком к нему повернулась.
– Тю! Ишь, бобик непривязанный разошёлся! – смехотничала она. – Дивуйтесь на него, девоньки. Из какой же распродальней дыры тебя занесло, милай?!
А тот уже ни мур-мур – слова сказать не может. Отогрели, небось, растопили…
– Эй! Лихоманы таёжные! – гремел Ваня Тишина. – Любого перепью! Чичас моё время! Понимать надо! Живёте тут среди древяной-травяной дури и жизни не знаете.
Тоже он, знаешь, как и Мираш, верша. Только его в давние годы с верхов спихнули. А стать осталась – среди лесовинов всегда высоко себя носит, ну и редкость, когда из него доброе слово выбежит. Поначалу он отпихивал стопку, а сейчас уже зубами вцепился в граненое стекло, и будто все крепи слетели.
– Молодец, Ваня! – дивовалась Супрядиха, – Покуда пьётся, потуда пей. – И вовсе большой бокал к нему подвинула.
Ивану не с руки себя уронить. Огладил он в руке бокалыш – ладно тот пиявкой к ладони прильнул – да и чендарахнул до дна. Да прямо под стол и грянулся.
Лека