с которой связаны легенды о ночных сборищах ведьм и прочей нечистой силы.
Это был уже не Киев, но история этих мест – часть Киевской истории.
Русь
Вокруг слова-понятия «Русь», его происхождения, содержания и объёма десятилетиями велись ожесточённые споры, по существу своему не имеющие никакого отношения к науке. Чисто идеологические проблемы наследования политического и культурного багажа, созданного в период Киевской Руси, подогреваются и теперь противостоянием политических кругов. Но основные факты генезиса того юридического содержания и тех смутных ассоциаций, которые связаны с выражениями «Русь», «Русская земля», можно считать надёжно установленными.
Отметим для начала, что выражение «Киевская Русь» – сравнительно позднего происхождения, во всяком случае в X—XIII ст. так не говорили. Говорили просто «Русь», «Русская земля». И, далее, земля значило тогда не только территорию, но также и народ, людей, на этой территории живущих, – например, пришёл князь такой-то, «а с ним вся Волынская земля». Это обстоятельство редко принимается во внимание. И если в «Слове о полку Игореве» автор восклицает: «О Русская земля! Ты уже за шеломом!», то это вовсе не обязательно значит, что слово «шелом» употребляется в переносном смысле, как холм, – земля-люди могут быть «за шеломом» в буквальном смысле слова, т. е. одетыми в шлемы. Поэтому когда летописец говорит о Киевской, Волынской и т. д. земле, то имеет в виду территорию и людей как целое, т. е. как государственно-административное образование или единицу. К концу этого периода слово земля имело примерно такой же смысл, как немецкое Land. И никогда понятия «Киевская земля» и «Русская земля» не совпадали по объёму, не обозначали одну и ту же территорию.
Среди славянских «племён», расселившихся на просторах Восточной Европы, не было такого, самоназванием которого было бы слово «Русь».
Прежде всего правильнее было бы говорить не о племенах, а о народностях полян, древлян, сиверов и т. д., так как племя в собственном смысле слова означает некую социальную структуру – совокупность (систему) связанных родов, а летописные «племена» представляли собой, как ныне говорят, микроэтносы. Поскольку «летописные племена» – нечто большее, чем племена у этнологов, и нечто меньшее, чем государства, в литературе употребляются стыдливо-компромиссные выражения «союзы племён» или «племенные княжения». Союз племён – вроде бы и не государство ещё, так как союз еще не государственное образование (хотя никто не знает, заключался ли союз в буквальном смысле), так же как княжение – вроде бы и государство уже, но и не государство, потому что «племенное». Но если отвлечься от политически-правовых оценок этой сверхплеменной общности и обратить внимание только на её этнокультурную природу, то мы неминуемо придём к выводу, который сделал Литаврин: восточнославянские «летописные племена» – это этнические общности, народы (народности) или, как говорит этот историк, «микроэтносы» того начального периода этногенеза,