вечер не был исключением.
– Красота-то какая! Эх! – не выдержал Кулигин, стоя у парапета и глядя на реку.
Чувства переполняли Льва Гавриловича. Вечер и в самом деле был прекрасен: жара спала, пожухшие краски опять заиграли, а закат был похож на слоеный торт в лужице черничного варенья. Золотистые коржи плавились под толстым слоем розового крема, а сверху все это великолепие накрывала пирамида из клубничного желе. Оно все больше оседало, тая на глазах и стекая ручейками в жадно приоткрытый рот короткой июльской ночи, которая спешила насытиться, пока не пришел рассвет.
– Без малого шесть десятков лет прожил на белом свете, а все налюбоваться не могу на матушку-Волгу! – с чувством сказал Кулигин. – Какой сегодня закат! Красок таких нет, чтобы его передать! Да и зачем? Такие закаты надо сердцем писать и хранить их в памяти, не в музее. Это и есть любовь к Родине, когда ты помнишь, что самый красивый закат – над Волгой, а не над каким-нибудь островом в океане. И это слетает с языка само собой, а не по разнарядке, – Кулигин с досадой отвел взгляд от реки и посмотрел вокруг. – Как чужое все, неродное. И во что только город превратили?
По набережной фланировали, словно галеры под натянутыми ветром парусами, калиновские барышни, демонстрируя наряды. Поскольку главная «бенифициарша» местного рынка Зинка Косая обожала бывать в Турции, то дешевыми тряпками с тамошних барахолок он и был завален. Так что сравнение с галерами было вполне уместным. Калиновская набережная переливалась стразами, звонко цокала каблуками и бессовестно рекламировала фальшивые «Гуччи» с «Дольче Габбанами». Пышными грудями местных красавиц были вывешены недружественные флаги, от британского до звездно-полосатого. Приторно пахло таким же фальшивым «Диором».
Парни, прячась в тени палаток с надписью «кока-кола» или сгрудившись у чахлых деревьев, которые жара прибила и иссушила, не давая им расти, пили пиво и ржали, обсуждая гуляющих. Люди в возрасте чинно сидели на лавочках.
– Давай, Кулигин, и мы с тобой выпьем, – не выдержал Славка Шапкин, местный активист. – Пойдем-ка, Лев Гаврилович, присядем.
И они с учителем математики оккупировали одну из лавочек. Шапкин воровато оглянулся и полез за пазуху. На расстеленную агитационную газету приземлилась бутылка все из-под той же колы и шоколадка «Аленка»:
– Вот.
– Что это? – поморщился Кулигин.
– Как что? Коньяк.
– Да ты что, Славик! – замахал рукой Кулигин. – В такую-то жару!
– Да что тут пить? – Шапкин стал откручивать крышечку. – Я бы еще и за пивом сбегал.
– У меня такое чувство, будто набережную построили для того, чтобы здесь бухать, – поморщился Кулигин. – Да наряды прогуливать, – он кивнул на проходящую мимо троицу.
– Здрасьте, Лев Гаврилыч! – дружно гаркнули девицы и вызывающе выставили пышные бюсты, обтянутые турецким трикотажем. Самая нахальная из трех демонстративно затянулась сигаретой.
– Настя, курить вредно, – вяло сказал Кулигин.
– А