экстремистов и стала открыто и упорно смотреть им под ноги, словно стараясь рассмотреть там нечто такое, о существовании чего было известно лишь ей одной.
– Моя туфелька! – Беспокойство, казалось, вмиг оставило женщину; теперь она безмятежно улыбалась, указывая пальцем туда, где у стойки, отделявшей служебные места по всей длине зала от остальной его части, за спинами вооруженных бандитов одиноко лежала на полу ее утерянная вещь. Да, это была ее туфелька! Туфелька, с которой ей, помимо ее воли, пришлось расстаться. И расстаться при обстоятельствах, пожалуй, более драматичных, нежели те, что были описаны Шарлем Перро в его известном очень многим из нас бессмертном произведении…
Да, по-видимому, молодая женщина хотела, во что бы то ни стало и сейчас же, вернуть себе свою туфельку… Она аккуратно и быстро сложила оказавшийся рядом с ней чей-то пиджак, очевидно, брошенный его хозяином в панике и возникшей неразберихе, и бережно подложила его раненому под голову. А затем, легко разжав пальцы руки Джона, руки, которой тот изо всех остававшихся у него сил пытался удержать ее, решительно направилась к своей цели.
Скажем сразу, что, как и следовало ожидать, такие действия обнаружившей свою пропажу молодой женщины не встретили одобрения ни у одной из сторон. Удивленные ее странным поведением заложники, глядя на нее, испуганно перешептывались между собой. И действительно, у людей в их положении были все основания опасаться неадекватной реакции бандитов, которых такой, на взгляд добропорядочных, смирных граждан, безрассудный поступок мог не на шутку разозлить.
В свою очередь экстремисты готовы были, не раздумывая, мгновенно пресечь любые действия заложников. И особенно действия, которые могли дестабилизировать обстановку и помешать, таким образом, осуществлению их планов.
Однако поступок молодой женщины, потерявшей, казалось, от переживаний голову, а вместе с ней и способность трезво оценивать свои действия, как ни странно, привел их в кратковременное замешательство. Поэтому-то угрожающее рычание, вырвавшееся из глоток Волков Генджера и должное означать серьезное предупреждение, прозвучало с некоторым опозданием. Но женщина продолжала идти вперед, словно не слыша адресованных ей экстремистами грозных окриков. Идти, одной рукой бережно прижимая к груди остававшуюся у нее вторую туфельку. Так, как будто та действительно была сделана из хрусталя, и при любом ее неосторожном движении могла упасть на пол и разбиться. А другой – то раз за разом поправляя перекосившееся на носу очки, то протягивая ее вперед и слегка балансируя ею, так, как делают это люди, которым их очки очень слабо помогают различать окружающие их предметы, встречающихся им по дороге людей и саму ее, эту дорогу…
Очевидно, схватившие ее мужские грубые руки причинили молодой женщине боль. Она негромко вскрикнула, и, словно пытаясь защититься, выставила руки вперед. Все еще сжимая в одной из них свою со стальной подковкой на высоком каблуке туфельку.
– Черт тебя подери! – прорычал