Между старшими возраст разнился не сильно, сигая по головам двухлетними прыжками. Это касалось только первой тройки. Между Иваном и Танюшкой разница была уже в четыре года, а между Таней и Степкой – три года: стройный ряд рождаемости немного подпортили аресты.
Отец Алексий откинул одеяло и сел на кровать, потирая лицо.
Виденное не выходило из головы. «Сон как сон, чего тут, – подумал батюшка и, вспомнив про гимнастёрку, коснулся руками подрясника: лен был теплый и немного шершавый на ощупь. – А хоть бы и так, чего мне бояться? На Тебя уповаю и Тобою живу, Господи! Прости меня, грешного». Перекрестился на темный угол, в котором висели иконы и где в свете мерцающей лампады угадывался образ Спасителя, висящий рядом с Пресвятой Богородицей.
– Боже, милостив буди мне, грешному, – прошептал батюшка, боясь разбудить детей. Помолчал, собираясь с мыслями, и тихонько добавил: – Меня не жалей, не заслужил… Об одном только прошу: деток моих сбереги, вразуми и от веры истинной не дай отвратиться.
Священник был не стар годами, но и не молод лицом. Сеть морщин, выбитые зубы, редкие локоны и веником торчащая во все стороны седая борода делали его старше своих лет. Многим казалось, что перед ними умудренный жизнью старец, знаток душ и мудрый пастырь, к которому хочется припасть под епитрахиль и плакаться, не жалея слез. Всё было почти так – за исключением того, что в этом году отцу Алексию исполнилось сорок. Годы борения властей с церковью, козни обновленцев, три ареста и личное семейное горе не прошли для батюшки даром.
***
Весной этого года он схоронил жену – точнее, схоронили без него. Старшие сыновья – пятнадцатилетний Фёдор, рукоположенный в сан диакона, и одиннадцатилетний Иван, помогавший при храме алтарником, – отпели свою мать. Односельчане помогли выкопать могилу и опустить туда гроб. На этом их участие в погребении матушки закончилось. Потолкались у могилки и разошлись, не желая, а точнее – побаиваясь идти на поминки в дом арестованного и, как уже думалось, увезенного в безвестность священника. И хотя отца Алексия Голикова в селе любили, но власть боялись больше Бога, что явно противоречило спущенным с Неба заповедям.
Построение социализма накладывало на народ свой неизгладимый отпечаток.
Власть отвращала людей от Бога, закрывала церкви и делала из попов неких косматых чудовищ, питающихся исключительно кровью и плотью. Итак, выходило, что по всем пророчествам, приведенным в Ветхозаветных книгах и книгах Нового Завета, на страну воинствующих безбожников должна была обрушиться неминуемая кара – такая же, какая постигла отвратившихся от Бога иудеев. О чем накануне Пасхи в порыве страстной проповеди неосторожно и обронил отец Алексий: «…ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего». Сказал он это в Вербное воскресенье, имея в виду совсем не то, что услышали уши прихожан.
Тут же нашлись доброхоты и накатали в райцентр бумагу