воспитанной девушки. Милена стояла вдалеке, на дорожке, ведущей к двухэтажному каменному дому, слегка покачивая головой и округляя синие глаза, девчонка четко прошевелила пухлыми губами: «Оф-ф-фигеть!..»
Евдокия мысленно с ней согласилась и посчитала парад принятым. Оглянулась к «Ниве», где два Ильича сердечно тискали в объятиях друга покойного отца, и капризно прогнусавила:
– Ну, папочка… А чемодан?
Николай Васильевич молодцеватым рывком выдрал из багажника огромное розовое чудовище на колесиках. Младший Ильич перехватил багаж у дяденьки-пенсионера и, старательно не глядя на застывшую в эксклюзивной московской позе Землероеву, поволок чудовище к апартаментам.
Дуся убила комара на голой коленке, одернула короткую, почти прозрачную цветастую юбку и зацокала каблуками по плиточной дорожке. Из умных книжек и небольшого, но славного сыщицкого опыта Евдокия знала: первое впечатление – неубиваемо, незабываемо. Его не вытравить ни оговорками, ни ляпами, Дуся выверенно и целенаправленно создавала реноме реально чокнутой девицы с комплексом Электры в полный рост. В чемодане хранились два комплекта одежды достойных похоронных расцветок, но ради первого убийственного впечатления «невеста» разоделась в разноцветные шелка и банты.
Евгений Ильич дотащил поклажу до комнаты на втором этаже, внес чемодан в просторную светлую спальню и, поглядев на мрачного Васильевича, произнес:
– Располагайся, дядя Мухобой. Мы ждем внизу. Помянем папу.
Николай Васильевич закрыл за Евгением дверь, прошелся по комнате до огромного квадратного окна… И замер. Надолго.
Евдокия смотрела в спину задумавшегося Шаповалова. Переминалась с ноги на ногу и не знала, как себя вести. Она здесь представлялась и работала, а для Васильевича здесь каждая сосна, любовно высаженный кустик, ступеньки на крыльце – воспоминания о друге.
На той скамейке, что видно из окна, они сидели. По этим дорожкам они гуляли. Выпивали на веранде. Шашлычки зажаривали на мангале. Траву под соснами косили…
Тоска лежала на понурых плечах ветерана. У Евдокии сердце защемило.
– Николай Васильевич… – тихонько позвала сыщица. – Мне чемодан разбирать, переодеваться?
– Сбиваешься, Дусенция, – неожиданно и хрипло отозвался Шаповалов. – Я папочка, а не Николай Васильевич.
– Простите… Прости.
– Вот это правильно, – сказал Васильевич и развернулся. Лицо матерого разведчика отражало такую мрачную решимость, что Дуся мысленно пожелала убийце его друга сдаться добровольно и обязательно властям. Евдокия уже знала, что у чужого жениха рука не дрогнет, нажимая на спусковой курок, теперь была уверена, что этот дяденька способен разорвать врага и голыми руками.
Лицо Шаповалова напугало Евдокию, и он это понял. Улыбнулся вымученно, потер подбородок пятерней.
– Как думаешь, мон шер, мне побриться?
– И так нормально. Не на празднике.
Евдокия старательно обходилась без обращения. (Коньячные пары помаленьку выходили.)