с появлением тети Сары.
Тетя Сара была ярой защитницей прав животных, проводила экологические пикеты и устраивала налеты на лаборатории, в которых мучили бедных кроликов, мартышек и прочую живность. В прошлом она сама была ученым, причем довольно известным, и потому ей пришлось бежать из Сити в место более спокойное – такое, чтобы никто не смог ее найти. Окруженный болотами Мэпллэйр, с его Хищным шоссе, серым воздухом и всего одной главной улицей, оказался идеальным.
Окделл помнил дверцу машины: так четко, что мог бы ее нарисовать, вплоть до поцарапанной ручки и обивки, на которую пролили сладкую воду. Он помнил белый свет, нестерпимый, режущий глаза, и помнил красную стрелку внутри своей головы, которая все норовила указать на юг… Помнил множество кружевных нитей паутины с самыми разными узорами: на каждой сидел неповторимый восьминогий паук, и от их цвета рябило в глазах… Потом Итан помнил только тетю Сару.
Именно она сообщила ему его имя, сам он не мог вспомнить, как ни старался. Она научила его писать: со счетом и чтением обстояло лучше, это было похоже на умение ездить на велосипеде – раз научившись, уже не разучишься. Она же познакомила его с миром книг, и Итан впитывал тексты Нила Геймана, Стивена Кинга, Михаэля Энде и Корнелии Функе как губка. Комиксы стали его вторым увлечением: Нил Гейман когда-то создал сюжеты для мрачной серии графических новелл о Песочном Человеке.
В школу Итан не ходил: тетя Сара вполне успешно учила его дома. Она оставалась рядом до самого конца, до больничной палаты на окраине города, где никто не задавал вопросов. Она сгорела, как свечка, за одну ночь. Словно Вселенная выжгла ее – так же, как теперь пыталась избавиться от самого Итана. Только гораздо медленнее.
– Я действительно почти ничего не помню. – Итан сдвинул очки на лоб и уставился в небо.
Звезды отражались в его белых, кажущихся слепыми глазах, и, наверное, даже Мертвой Кэйлин сделалось жутко от этой картины.
Из тумана вырвалась машина; в свете фар серые клочки на мгновение превратились в крючковатые пальцы с острыми когтями. Дорога с явной неохотой отпускала своего пленника – а ошалелый автомобиль только того и ждал. Мотор ревел, как дикий зверь, колеса жаждали мчаться вперед, и лишь сила этого желания толкала железное чудовище.
Оно еще не осознало, что осталось без седока.
Офицер Моралес включила мигалки, когда впереди замаячили огни чужих фар, но машина промчалась мимо полицейской, словно и не услышала предупредительной сирены. Водитель почти наверняка был пьян – так петлять мог разве что наглотавшийся пива храбрец, которого вдруг потянуло на подвиги. Моралес выругалась, глянула в зеркало заднего вида – оттуда на нее испуганно таращился мистер Джефри Петерсон – и крутанула руль. Радио вдруг включилось само по себе, из динамиков полилось: «Детка, детка, о нет, только не этот поворот! Это поворот не к нашей любви – он дальше на север, правее бери!» Офицер Моралес ненавидела эту песню: на выпускном балу именно она гремела в колонках, когда