хоккей. Гоняли светящееся кольцо по стеклянному столу. Разгоняли качели так, что смотритель делал им замечание.
Жан-Жак постепенно забыл свои неудачи в тире, и оказалось, что парень он довольно сильный и ловкий. А главное, чувствовала Жюли, в нем живет хорошо знакомая ей страсть – если взялся за какое-то дело, нужно во что бы то ни стало быть в нем лучшим! Во что бы то ни стало! Хоть умри!
К тому же Жюли видела: она ему нравится. И всё, что он делает, он делает ради нее. И когда они пришли на крытый автодром, Жюли очень захотелось оказаться в одной машинке с Жан-Жаком. И они действительно оказались в одной кабине – сидели близко-близко на тесном сиденье, в четыре руки весело крутили вертлявое рулевое колесо, безжалостно таранили всех, кто оказывался рядом, и ловко уворачивались от тех, кто хотел протаранить их самих. Их руки то и дело сталкивались, переплетались, накрывали друг друга, и это было так неожиданно и здорово!
И постепенно Жюли стала чувствовать, что этот немного смешной и упрямый Жан-Жак всё больше и больше притягивает ее внимание, заполняет собой всё пространство вокруг нее.
Так луч прожектора во время концерта на стадионе вдруг выхватывает в темноте одного-единственного человека, пробирающегося по трибунам к своему месту или, наоборот, на выход, и начинает зачем-то сопровождать его. И весь стадион невольно следит за этим человеком. А в какой-то момент вдруг кажется, что только этот человек и существует на всем белом свете, а всё остальное – люди, кресла, проходы, трещотки и барабаны – лишь погруженный в сумрак фон, задник, необязательные декорации.
Так и с Жюли: как будто невидимый волшебный луч с неба вдруг высветил для нее одного-единственного человека, шедшего рядом. И она увидела его с волнующей отчетливостью – его глаза, руки, волосы, то, как он двигается, улыбается, шутит. Да что там увидела! Она могла смотреть в совершенно другую сторону и всё равно ощущала его присутствие, его интерес, его взгляды. Все звуки вокруг как будто стали тише, а его голос, каждое произнесенное им слово отдавались внутри пульсирующим звенящим удивлением. И всё, кроме него, в этом мире как будто поблекло, стало нерезким и необязательным.
А потом… В одну удивительную минуту Жюли поняла, нет, почувствовала, что и сама она находится в точно таком же волшебном луче. И из всего, что есть вокруг, Жан-Жак теперь видит только ее – ее лицо, глаза, губы – и слышит только ее, ее звенящий от незнакомого волнения голос.
От этого пьянящего ощущения волшебной связи между ними сердце то и дело замирало на ходу, а потом жарко, наполненно ухало. В ушах звучал веселый беспорядочный гомон. И тогда ужас перед чем-то огромным, неведомым и властным, время от времени пробегающий мурашками по спине, вдруг сменялся беспечным восторгом. И всё в жизни мгновенно делалось до ужаса легким и радостным. Жюли не шла, а летела над землей и чувствовала, что всё у нее именно такое, каким и должно быть, – и прическа, и платье, и взгляды, и слова.
Казалось бы, всё вокруг осталось таким же, как было, – знакомые с детства, виденные сотни раз аллеи,