рошлись по городу нашему, будто
Вымер он… Жителей в нем и полсотни, кажись, не осталось:
Что любопытство творит! Полетели вперед, как шальные.
Чтобы хоть глазом взглянуть на обозы беженцев бедных.
Добрый час до пути, где печальные тянутся фуры,
Но устремилась толпа, задыхаясь от зноя и пыли.
Я же с места не сдвинусь, чтоб видеть злосчастную долю
Честных людей, принужденных тащиться с добром уцелевшим.
Бросив родные места за Рейном, к нам перебраться,
В мирные наши углы, и по этой цветущей долине
Путь совершать, повинуясь изгибам ее прихотливым.
Ты поступила похвально, жена, что по добросердечью
С сыном послала одежду, а с ней кое-что из съестного
Людям, попавшим в беду. Пособлять – добродетель имущих.
Ишь, как малец покатил, как славно правит конями!
Знаешь, неплох шарабан! Новехонек, прочен, удобен.
Четверо в нем поместятся да спереди кучер на козлах.
Нынче один он поехал и тут же свернул в переулок», –
Так, опустясь на скамью у дома, насупротив рынка,
Молвил супруге довольный хозяин «Льва золотого».
И отвечала хозяйка разумно и простосердечно:
«Я расстаюсь, муженек, неохотно с тряпицею каждой.
Мало ль что может случиться – ее и за деньги не сыщешь,
Ежели надобность будет. Сегодня ж с открытой душою
Много я собрала рубашек и старого платья.
Нитки живой, говорят, на тех бедняках не осталось.
Я повиниться должна. Ведь кое-чего не хватает
И у тебя в гардеробе… Хотя бы халата из ситца
В пестрых индийских цветах, на фланелевой теплой подкладке.
Знаешь ли, он прохудился и стар, да и вышел из моды».
Но отвечал, усмехаясь, жене добродушный хозяин:
«Все-таки жаль мне халата: хоть старенький был он, признаться,
Да настоящий, индийский. Такого теперь не достанешь.
Бог с ним, его не носил я. Ведь нынче хотят, чтоб мужчина,
Встав, надевал сюртук, в длиннополый кафтан наряжался,
Ногу сжимал башмаком – не в чести колпаки и пантофли».
«Глянь, – возразила жена, – уже возвращаются люди
С тракта большого. Должно быть, обозы проехали дальше.
Как башмаки у всех запыленны! Как раскраснелись
Лица… Бредут, отдуваясь, фулярами пот утирая.
Нет уж, так далеко, да в жару, на зрелище это
Не побегу я глазеть. С меня и рассказов довольно!»
Многозначительно глянув, в ответ отозвался хозяин:
«Ну, не скажи! Погода отменная нынче для жатвы,
Хлеб мы сухим уберем, как сухим недавно убрали
Сено. На́ небе ясном и тучки нет на примете.
И спозаранку хлеба ветерок овевает прохладный.
Установилась погода. Пшеница наша доспела.
Завтра снимать урожай мы примемся, с помощью божьей».
Так говорил он; меж тем обыватели шли через рынок,
Всё прибывая в числе, по домам растекаясь неспешно.
Вот и сосед с дочерьми пересек оживленную площадь,
Резвых коней осадив у ворот подновленного дома,
Наискосок от трактира. Купец богатейший в округе,
Ехал он в легкой коляске (ландауской чистой работы).
Людными улицы стали, то был городок населенный.
Много в нем фабрик имелось, ремесла в нем процветали.
Так у ворот сидела чета, благодушно толкуя,
Острым словечком порой забавляясь насчет проходящих.
Тут обратилась к супругу хозяйка достойная, молвив:
«Видишь, пастор идет, а с ним и почтенный аптекарь,
Добрый сосед наш. От них до подробности все разузнаем,
Что им увидеть пришлось и что видеть не радует сердца».
Дружески оба они подошли и чете поклонились,
На деревянную лавку под вывеской самой присели
Пыль с башмаков отряхнуть, обмахнуться платками от зноя.
После приветствий взаимных аптекарь, молчанье нарушив,
С видом достаточно хмурым взглянул на прохожих и начал:
«Люди всегда таковы. Меж ними различья не вижу –
Рады пойти поглазеть, если с ближним беда приключится.
Каждого тянет взглянуть на свирепое пламя пожара
Или потешиться страхом преступника, ждущего казни,
Так вот любой и нынче бежит поглядеть на несчастье
Беженцев бедных, а сам-то и в мыслях того не имеет,
Что