руку Егора. Белые пальцы сделали неуловимое движение. Егор захрипел и пистолет выпал. – Вот видите, герр молодой коммунист! Еще один момент – я бы убил вас всех. Но я этого не сделаю. Ведите меня к вашему начальству. Шарфюрера Шапса, – проведя пальцем по носу, он кивнул в сторону другого эсэсовца, – необходимо будет изолировать. Он может оказаться невольным свидетелем. Если его поместить с другими германскими пленными, может произойти утечка. Вы этого не понимаете. Когда-нибудь поймете…»
Гитлеровец, не глядя на оторопевшего Егора (другие бойцы тоже дали «петуха»), поднял с травы «вальтер». Вложил вороненый пистолет с вензелем из серебряных молний в непослушную руку Егора. Пальцы тут же потеплели. Их точно укололи сотнями оточенных игл. По всему телу советского бойца волнами разлился покой. Может он действительно шпион, этот фашист? Только наоборот… Егора молнией осенила догадка. Он протянул «гитлеровцу» его пистолет. Если не убил сейчас, то не сделает это никогда.
«Хорошо, – молвил командир Малой Красной армии. – Мы возьмем вас с собой. И вашего… Ваше оружие мне ни к чему. Берите его обратно, – Беннеке после недолгих раздумий спрятал пистолет в кобуру. – Кто бы вы ни были, знайте: командир здесь я. Мои приказы не обсуждаются. За неповиновение буду карать…»
«Договорились, – усмехнулся эсэсовец. Он с неподдельным интересом заглянул Егору в глаза. – Вы достойны уважения, молодой коммунист. Острый ум, отменное чутье… Из вас получится неплохой специалист. Но об этом после. Я принимаю все ваши условия. Теперь послушайте меня. Мы пойдем до линии фронта по глубоким тылам германских войск. В этом планшете, – он показал глазами на плоскую кожаную сумку, что висела через плечо, – есть последние оперативные сводки. Бои идут под Вязьмой и Можайском. Я особая персона. Согласно некоторым документам, мне предписаны особые полномочия в прифронтовой полосе. Как это у вас водится… Вы есть мой командир, я же ваш политкомиссар. Так вот, герр большевистский командир: все мои указания по ситуации надлежит выполнять. От них зависит наша жизнь. Любое промедление – вы покойник. Все ваши товарищи… Вы хотите остаться в живых? – внезапно спросил Беннеке. Широко раскрытые глаза излучали странное завораживающее свечение. – Хотите вернуться домой? Обнять мать? Отвечать!»
«Понятное дело, хочу… – Егор не в силах был смотреть в эти „буравчики“ под черной пилоткой, где темными провалами глазниц смотрелся металлический череп с костями. – Договорились, господин фашист. Никакой вы не комиссар, конечно. Но слушаться вас буду».
«Молодой человек, последнее, – Беннеке подошел к нему вплотную. Положил руку на плечо. – Вы хлопот не оберетесь, если назовете истинного германца, национал-социалиста, итальянским фашистом. Предупреждаю вас, будьте осторожнее с терминами. Они как мины: сделаешь неверное движение – и смерть унесет вас в своих объятиях…»
Провались