не происходило. Полицейские, должно быть, уснули, там, за зеркальным стеклом. А может, приговор уже вынесен, и даже такая вещь, как одаренность не сможет ничего изменить?
Прошла еще пара часов, прежде чем Сати окончательно выбилась из сил, размахивая руками и прыгая, как сумасшедшая. Скрипя зубами и едва не плача от бессильной злобы, она опустилась на пол. На что она рассчитывала? Исчезнувшие порезы вовсе не означали, что если один из аниматусов оторвет ей голову, то вместо нее вырастет новая. И уже тем более никто не начнет носить ее на руках, даже если у девушки появится по запасной руке и ноге.
Протекторий строг к тем, кто нарушает законы Метрополя, к тем же, кто перешел дорогу представителям власти лично – жесток до несправедливости. Лидо никогда не позволит ей выйти сухой из воды, будь она хоть трижды одаренной.
А еще Сати вовсе не была уверена, что если травмируется снова, все заживет также же быстро. Может быть, ее одаренность работает только на пике эмоций? Осмотрев свое бедро, там, где она порезала себя прошлой ночью, девушка убедилась в своей теории: старые раны заживали с обычной скоростью.
И все-таки надо было что-то делать. Время шло, и Сати приняла решение выбираться отсюда. Собрав в кулак всю свою ярость, она изо всех сил ударила в стекло: слой кожи тотчас же пластом сошел с костяшек ее пальцев. Закричав от боли, Сати тем не менее повторила свой удар. Зеркало оставалось нетронутым, но с ее руками происходило невероятное: кисти горели так, словно девушка засунула их в печь, а раны затягивались буквально на глазах. Рыча от гнева, Сати продолжала молотить зеркало, но все было безрезультатно. Кожа на нее руках самообновлялась, дымясь, как сырые поленья в костре, но на стекле не было ни трещинки. Нужна была более мощная атака.
Разбежавшись, насколько позволяло пространство маленькой допросной комнаты, Сати ринулась на пуленепробиваемое окно головой вперед. Последнее, что она услышала перед тем, как провалится в темноту – это звон разбитого стекла и хруст собственных шейных позвонков.
***
– Имя? – снова те же вопросы.
– О… Ойтуш, – хрипло сказал парень, сплевывая сгусток крови. На этот раз ему было не до шуток.
– Фамилия?
– Эвери.
– Возраст?
– Два… дцать.
Лампа светила прямо в глаза, и Ойтуш не видел лица того, кто допрашивал его. Сильно мутило, а перед глазами плясали разноцветные круги.
– Ты понимаешь, что проведешь здесь остаток своей жизни? – все так же бесстрастно спросил голос: наверняка ему нередко приходилось задавать этот вопрос.
Ойтуш не ответил. Последнее, что он помнил, было чревом черного мешка, что надели ему на голову. Потом он провалился в вязкое беспамятство, и очнулся уже здесь, в месте, которое должно было стать его последним приютом.
– Мистер Эвери, ты понимаешь, что я тебе говорю? – повторил вопрос бестелесный голос.
Вместо ответа, Ойтуш согнулся пополам, и его стошнило прямо себе под ноги.
– Он