Публика мирится с традицией до тех пор, пока на смену последней не приходит новая традиция, выработанная бунтарями и в свою очередь рано или поздно принимаемая публикой. Прерафаэлиты при всем их несходстве с импрессионистами тоже были бунтарями в той мере, в какой они восставали против академического рисунка. «New York Tribune» (10, 12 и 26 апреля) удивлена отвращением, которое поначалу вызвали к себе импрессионисты. Газета усматривает в их произведениях гораздо больше красот, чем в картинах Руссо или Коро. Она считает, что критическое предисловие Дюре к каталогу менее убедительно, чем сами полотна импрессионистов, и, прежде всего, по той причине, что автор, как это видно из текста, недостаточно знаком с искусством Дальнего Востока. Выставка не снискала успеха у «широких кругов», но некоторые любители поняли ее значение. Отдельные представленные на ней картины великолепны, хотя в целом выставка лишь позволяет надеяться на то, что художники стоят на пороге великих свершений. «Critic» (17 апреля) и «Art Age» (май) публикуют уже безоговорочно хвалебные статьи. По мнению их авторов, Дега чарует, Ренуар заслуживает самого живого интереса, Сёра – законченный мастер. Пейзажи на редкость восхитительны: они открывают для искусства совершенно новый мир. Сислей лучше чувствует валеры, чем Моне.
Однако суждения других критиков гораздо менее обоснованны. «The Sun» (11 апреля) одобряет Писсарро, разносит Моне, считает, что Дега пишет плохо, хотя мог бы писать хорошо, и находит, что Сислей – чуткий художник, но плохой живописец. «New-York Mail and Express» (10 и 21 апреля) с похвалой отзывается о нескольких головах, написанных Ренуаром, прекрасных, как у Леонардо да Винчи, и пренебрежительно относится к остальным его работам, которые, по мнению газеты, достойны плохого ученика второразрядной школы рисования.
Американцы раскупили довольно большое количество выставленных картин, и Дюран-Рюэль убедился, что Америка спасет его, хотя его положение и нельзя поправить сразу – настолько оно подорвано. 18 июля он возвращается в Париж и направляет все усилия на подготовку второй выставки, а не на то, чтобы реально приобщить художников к своему успеху.
Отношения его с Моне все ухудшаются. Уже в январе художник жалуется на то, что о картинах, проданных им Дюран-Рюэлю, ничего не слышно: они либо отданы в залог, либо проданы в Америку. В Париже их никто не видел. В марте он прямо-таки сходит с ума из-за того, что во время отсутствия Дюран-Рюэля он останется без средств к существованию. Правда, Дюран-Рюэль обещает, что его сын будет время от времени пересылать художнику деньги, но обещание не выполняет. Отсюда – раздражение и упреки Моне, который, из уважения к Дюран-Рюэлю, неоднократно отклонял другие предложения. Он боится вновь скатиться вниз в тот момент, когда он уже так близок к успеху. Виной всему эта злополучная поездка Дюран-Рюэля. Моне обвиняет Дюран-Рюэля в том, что тот его бросил, а Дюран-Рюэль, со своей стороны, упрекает художника в том, что он относится к нему, как к врагу. Моне отвечает, что нашел других покупателей именно среди тех людей,