терпелось начальством. Здесь (в Салиховой) я видел Башкирию с ее еще нетронутыми целыми черноземными ковыльными степями, цветущими лугами, стадами кобылиц с таким вкусным тогда кумысом. Бывая в деревне, я видел эти убогие избы, где часто вместо стекла окно было затянуто бычачьим пузырем. Видел неприглядную жизнь бедных татар, безропотно работающих среди безысходной нужды и нищеты. Работали они неторопливо, но усердно. Постоянно купались, причем это купанье утоляло их жажду в жестокий их пост уразу[195], выпадающий обычно летом. В течение целого дня по жестокому магометанскому закону уразы (20 дней[196]) нельзя было ничего есть и пить, но как только наступал вечер, азанчи[197] поднимался на минарет убогой мечети и нараспев призывал милость Аллаха, и тут-то изголодавшиеся татары принимались за еду и кумыс. А днем, желая утолить жажду, они стояли подолгу в воде по шею, но воды не пили. Женщины ходили еще в национальных костюмах, а детишки бедняков бегали и голыми. <Возвращается в деревню башкир на малорослой своей лошаденке и тянет заунывную песню, иногда вынимая из-за пазухи зурну, медную пластинку, издающую один звук. И одет башкир, как и остальные, в войлочную шляпу с большими полями, халат, а иногда и в меховой шапке в знойный день>[198].
Пожарная каланча в Уфе. Открытка начала XX в.
Но на следующий год тихая жизнь у дяди нарушилась. <Ночью была подожжена соседним мельником мельница. Сгорела дотла. Избу отстояли. Я уехал в город. Дядя вновь отстроил мельницу и потом стал управляющим большого богатого имения Поносова при деревне Алкиной близ Уфы на р[еке] Дёме. И там я любил летом погостить и совершать прогулки верхом по степным зарослям. Еще в детстве возил меня отец с собой в с[ело] Богородское или на пристань, и на цыганскую поляну за р[еку] Белую – посмотреть пригнанные плоты, ходили по вертлявым бревнам, пахло сырым лесом, мочалой>[199].
В гимназические годы в летнее время были и хожденья с богомольцами и на далекие концы, вроде г[орода] Табынска[200] (за сто верст от Уфы). Влекла благотворная природа и живописный быт. Ночевали в сенном сарае, засыпая под разговоры о происшествиях, ранним утром купались в речке, затем чай на постоялом дворе, а там дорога среди лесов и полей с их далью и живительным воздухом. Ездили с товарищем на уральские заводы. Отроги синих гор и скалы из белого сланца[201] были таким новым впечатлением, особенно в долине речки, где Симский завод. <Какой-то дедушка угощал запеченой картошкой в ночном горшке: “Уж очень удобная посудина, с ручкой”>[202].
Скоро река Белая была завоевана мною. Исполнилось заветное желание иметь свою лодку, свободно плавать куда хочешь, а главное, больше проводить времени на реке. Моему товарищу его дядя подарил лодку и устроил нам рыбачий прикол, посадив хозяйничать старика-рыбака. Нас было трое гимназистов, и четвертый был Сазонка-слепец, старше нас, но постоянно находившийся около нас. Он как-то удивительно мог ходить на