зайцев, и толпой к озеру погнали. И мыли мы эту танкетку, от лейтенанта нашего отмывали, все гусеницы и днище, а потом, когда боец один под танкеткой был, она вдруг раз – и провернулась на месте, и мы опять ее отмывать начали, а немцы смеялись, заходились просто.
Страшно было идти по улице. Одним. По совсем пустой улице. Ой, как страшно, господи! И на капитана смотреть было страшно. Он как из того дома пришел, переменился весь, черный стал, и голос изменился. Потом мы по улице шли, а капитан и тот второй, которого он «Сержем» назвал, в дома заходить стали. Зайдут, люди там кричат, бабы прямо заходятся, потом замолкнут и снова кричать начинают, а эти двое выходят почти бегом – и в другой дом. Я потом увидел, как это. Один полицай на улицу вышел и крикнул что-то. Капитан к нему подошел, рукой махнул, легонько, будто комара отогнал, мимо прошел, и дальше в дом побежал все быстрей и быстрей. Полицай стоит и за горло держится, а сквозь пальцы кровь течет. Сильно так! Прямо ручьем. Вдруг смотрю, полицай тот на колени упал, и только хрип слышен, потом на бок брык. Спиной к нам. Ноги по земле скребут, скребут, тише, тише. Вдруг ноги замерли, и полицай замер, руки на землю уронив, а под головой кровь черная. Много, целая лужа, и растет, больше становится. Я еще подумал: как это? Пыль же и песок на дороге! Она же впитаться должна? А капитан уже из дома возвращается, и «Серж» с ним, и в следующий дом.
Мы уже до конца улицы почти дошли. Там площадка небольшая у трех домов и полицаи топчутся, и много, и двое немцев, и мы к ним идем, а у меня ноги уже не идут. Как к земле прирастают. Там же немцы! И тут капитан стрелять начал, и я вместе с ним, и увидел, как мои пули немцу в грудь попали, а полицаи падают, падают. А я только своего немца вижу. Вижу, как мои пули его к палисаднику отбросили и убили его сразу. Он даже не дергается. Сразу убили! Я его убил! Я! Вдруг у меня страх пропал, совсем, как не было, а капитан уже от полицаев возвращается и мне пальцем: – «Восьмой»! К нашим! И я к машине побежал, и с ней приехал, и сам своего немца обыскал, и документы окровавленные в кучу бросил, и больше не боялся. Я с капитаном вообще больше не боюсь. И теперь я «Восьмой», и хорошо. Не первый, не последний. Я «Восьмой». Так капитан сказал.
Меньше чем за сорок минут мы перебили всех полицаев. Просто пока они чувствуют себя вольготно, не опасаясь вообще никого, не ставя охранение и творя жестокости за гранью человеческого восприятия. Всего только за два часа они вырезали шестьдесят семь человек и еще полтора десятка не успели расстрелять. Кто-то доложился им, что в одном доме скрывают раненого красноармейца. Вот только мы теперь, наверное, не узнаем кто. Ан нет, еще двое у нас есть. Один даже с пустой кобурой.
– Опять «Старшине» премию выпишу. – Как потом оказалось, не «Старшине», а «Погранцу». Правда, второго тащат под руки. – Ничего, сейчас я тебя вылечу, падаль! Ты у меня на руках бегать научишься, млядь. – Похоже, последнюю фразу я произнес вслух, подумал я, натолкнувшись на удивленный взгляд «Сержа».
С машиной приехала Вера, и я приказал ей с «Восьмым» обыскать трупы. Вид гражданской