произведением.
Примечательно, что окончательное решение Ефремова оказало, по его свидетельству, влияние и на Гаевского, который, по его словам, также перестал настаивать на своем «предположении» об авторстве Пушкина. Вот как описал это Ефремов:
«…в Москве мне попалась целая тетрадь подобных произведений одного москвича, состоявшая из переделок на такой же лад баллад и поэм Жуковского, как эта “Тень Баркова” (Громобой), “Съезжинская узница” (Шильонский узник) и пр. Эту тетрадь я отдал В. П. Гаевскому, а он сам уж встретил меня отказом от своего прежнего предположения. Кто же, однако, наговорил ему таких подробностей, которые были приведены при печатании им отрывка “Тени Баркова”?»[19]
Как видно из приведенного текста, Ефремов задавался по отношению к Гаевскому тем же недоуменным вопросом, что и мы: «Кто же, однако, наговорил ему такие подробности о “Тени Баркова”?»
Ответить на этот вопрос Ефремова М. А. Цявловскому нечем – он ограничивается язвительным выпадом в адрес неудобного для него свидетеля: «Утверждение это приходится оставить на совести Ефремова»[20].
Пытаясь подвергнуть сомнению важное сообщение Ефремова, М. А. Цявловский приводит собственноручную запись Гаевского на экземпляре рукописи: «По удостоверению П. А. Ефремова, “Тень Баркова” не Пушкина», – толкуя ее как подтверждение неизменности первоначальной позиции Гаевского, как его несогласие с Ефремовым.
Вот уж поистине странная логика. Ведь трезвый взгляд на фразу Гаевского убеждает, что запись сделана Гаевским для памяти или для потомков, и это само по себе (при, безусловно, уважительной тональности фразы) позволяет предположить: мнение Ефремова имело вес для Гаевского. А коли так, почему же он не мог изменить, не без влияния Ефремова, собственное мнение о балладе?
Заслуживает внимания и предположение Ефремова о «московском происхождении» баллады, ведь некоторые детали в ее первой строфе действительно могут быть связаны с Москвою:
«Мещанская» – известная улица в Москве, примыкающая к району Марьиной рощи, – вспомним название сентиментальной повести Жуковского, ведь именно Жуковский издевательски пародируется в балладе;
«Московский модный молодец» – скорее всего приказчик, потому что именно так (молодец) нередко называли в Москве приказчиков[21];
«Подьячий из Сената» – тоже может быть указанием на Москву, потому что с 1763 года два департамента Сената располагались в Москве (четыре – в Петербурге)[22].
Кроме того, слово «подьячий», утратившее к началу ХIХ века свое прошлое значение («приказной служитель, писец в судах» – см. словарь Даля) приводится в словаре «Язык старой Москвы» как старомосковское:
«Подьячий. Мелкий чиновник, взяточник, чинуша, ничтожная личность»[23].
Безусловно, московского толка и выражение «ломает в стих» в строфе 4 баллады. Сравним