должна! Крайний вагон вильнувшим хвостом пропал за поворотом. Что-то красное вспышкой выскальзывает из руки стоящего и, угасая, опускается под ноги. И вот, на расстоянии прыжка, фигура резко оборачивается, а потом мгновенно растворяется в вокзальном воздухе, оставляя под цепляющимися пальцами теплый дымок и неуловимый запах, который, как и лицо, не разобрать в расползающемся от слез пространстве.
"НЕТ!"
Крик отчаяния расцарапывает горло. Колени врезаются в асфальт, и все разваливается на куски.
Вместе с чернотой наваливается осенний холод и ощущение неисправимого одиночества. Она плачет от страха и обиды. А потом вдруг начинает тонуть. Холодная соль заполняет ее легкие. Она с ужасом понимает: это страх. И со с тоном просыпается, запутанная во влажной скрученной простыне.
Горло все еще саднит, как и колени. «Был ли реален этот крик», думает она со стыдом. Только слезы, жгущие сонные глаза, более чем реальны. Она подносит к лицу левую руку, в которой чувствуется легкое покалывание. И ей мерещатся три отметины. Спустя мгновение морок ускользает, оставляя за собой дрожь и неприятный осадок уходящего сна. А еще соль – вкус страха и боли.
Она снова опоздала…
***
Утро. Прекрасное новое утро! Оно наконец-то настало. Новый день – это всегда чудо, преподнесенный дар, точно еще один шанс чтобы решиться, сделать шаг навстречу, почувствовать дыхание мира и ощутить свое. Одолженное у вечности мгновение, которое нельзя тратить на что-то меньшее, чем мечта. Скипи умела по-настоящему ценить это чудо. Она знала, она чувствовала и любила его всем своим по-детски наивным сердцем, которое каждое утро колотилось так, словно Юлька всю ночь гналась за рассветом наперегонки со сном. Она и правда гналась, только цель ее невнятно маячила впереди и угнетала своей недостижимостью. Отчаяние и радость, вот что испытывала Скипи при встрече с новым днем. И второе быстро поглощало первое. Скипи убегала от своих снов в реальность, которая казалась ей более привлекательной, чем та жестокая страна грез, где Морфей всякий раз ставил для нее одну и ту же картину. Юлька раскрашивала свою реальность, как могла и пыталась развеять навязчивый бред, природу которого она никак не могла понять.
Ночь меняет все. Ввергает в черную бездну ночных блужданий, терзающих ее светлую душу повторяющимся раз за разом кошмаром. Порою, исчезая на время, кошмар возвращается к ней с прежней силой, и Юлька стонет по ночам, извиваясь на постели, как уж на раскаленной сковороде.
Знал только Кэп. Он был по сути всем и никем. Он знал про сны, но Юлька всегда прерывала свой рассказ и недоговаривала о существовании еще одного персонажа. Человек в конце перрона. Неуловимый, но почему-то нужный ей до невозможности. Она не знала, зачем обманывает Кэпа, но пальцы предательски дрожали всякий раз, когда она собиралась рассказать сон до конца. А он понимал, что ему доверяют только обрывок правды. И ждал, лишь иногда намекая на продолжение. Скипи юлила, отшучивалась, а Кэп никогда не давил. Это и являлось