менее резкую противоположность составлял и начальник относительно этой блестящей молодежи.
Московский Архив состоял из трех отделений, более или менее зависящих от Бантыш-Каменского. Одним из них управлял ученый Стритер, тогда уже дряхлый старик, другим – Соколовский едва ли моложе его и третьим – сам Бантыш-Каменский; в это отделение попал Блудов. Бантыш-Каменский – племянник известного архиепископа московского Амвросия Зартыс-Каменского, убитого разъяренной чернью во время московской чумы, – жил у дяди во время этой страшной катастрофы и сам от нее жестоко пострадал; избитый, он брошен был на улице, где чья-то благодетельная рука спасла его. От этого памятного события у него осталась на всю жизнь глухота, непримиримая ненависть к черни, затаенная злоба к знати, постоянное раздражение и подозрительность против всех. Он был брюзглив, но не жесток, как говорит Вигель, строг, и взыскателен к подчиненным; жил в архивной пыли, работал, трудился, знакомство и дружбу вел только с монахами и архиереями.
Блудов был доволен своим положением; но вдруг пронеслась по архиву грозная весть, всполошившая всех служивших в нем, будто Император Павел, узнавши о чрезмерном числе сверхштатных чиновников, приказал их разместить по полкам, оставивши только необходимое число для занятий. По-видимому, это произвело панический страх между служащими и их родными. Вот, что пишет Катерина Ермолаевна Блудова к Наумову, находившемуся, как мы сказали, в дружеских отношениях с начальником Архива, Бантыш-Каменским и принимавшему участие в Дмитрии Николаевиче:
«Один Бог может проникнуть оскорбленное сердце мое, которое стеснено вчерашней вестью». Далее, сказавши, что оставлены будут в Архиве, вероятно те, которые имеют сильных заступников и покровителей, а такие есть у большей части служащих, она прибавляет: «а сын мой, кроме слез бедной своей матери, никого не имеет. Если она от горести и дух свой испустит у крыльца Николая Николаевича (Бантыш-Каменский), кто возрит на умирающую вдову и подвигнут будет к сожалению». Умоляя Наумова именем той горячей любви, которую к нему питала мать его, вступиться за сына, она просит «хотя о той милости, чтобы заранее была я уведомлена о судьбе сына моего: может быть его назначат на край света в полк, куда горестная мать должна будет за ним последовать, то хоть бы меры я могла взять для устройства своего имения….. Пойми грусть бедной твоей родственницы», и проч.
И в этом случае ее искренний, верный друг, графиня Каменская, ходатайствует и просит вместе с нею; но к счастью их обеих, опасения оказались напрасны и слухи несправедливы: все осталось в прежнем виде и Архив переполнялся молодыми людьми.
Бантыш-Каменский не оставлял праздным многочисленное общество своей блестящей молодежи, большей частью числившейся сверх штата; ей нечего было делать в самом Архиве, а потому он, вместе с Малиновским, придумал другие занятия, заставляя переводить иностранных писателей. Из этих переводов составился огромный писанный