что у него командирские знаки отличия?
– Полагаю, что так, господин.
– А гром и пламя – колдовство – ударили куда? Хотя погоди, я сам отвечу. Прямо в оставшихся эдур.
– Точно так, господин.
– Солдат, ты свободен, можешь идти. Сиррин, задержись на минуту.
Как только за капралом закрылась дверь, Трибан Гнол вскочил из-за стола.
– Странник помилуй! Вторжение! В нашу империю!
– Как по мне, так скорее против эдур, – предположил Сиррин.
Канцлер гневно взглянул на него.
– Ты дурень. Это все неважно, так, занятная мелочь, не играющая никакой роли. Сиррин, эдур правят нами: пускай только на словах, но они наши покорители. А мы им подчиняемся, в том числе летерийская армия.
Он громыхнул кулаком по столу, шкатулка подпрыгнула, с нее соскочила крышка. Трибан Гнол уставился на содержимое.
– Идет война, – сказал он. – Не наша война – не та, на которую мы рассчитывали, но все же война!
– Мы сокрушим противника, господин…
– Конечно же, сокрушим, как только выставим своих колдунов против их. Это тоже неважно.
– Я вас не понимаю, господин.
Трибан Гнол гневно смотрел на подчиненного. Куда тебе? Вот почему ты никогда так и не пробьешься наверх, жалкий головорез.
– Когда утихомиришь лишних и подпишешь прошение о повышении нашего предприимчивого капрала, пойди к Каросу Инвиктаду и передай ему сообщение от меня. Лично.
– Какое сообщение?
– Приглашение. Я зову его во дворец.
– Когда?
– Немедленно.
– Слушаюсь, господин. – Сиррин отдал честь.
– Иди.
Когда дверь снова закрылась, Трибан Гнол повернулся к столу и заглянул в открытую шкатулку. Внутри лежал небольшой пузатый фиал, полный на треть.
Трибан Гнол часто с удовлетворением смотрел на содержимое шкатулки; само знание, что оно там, успокаивало его. Он вспоминал, как подливал жидкость из фиала в сосуд с вином, из которого должен был пить Эзгара Дисканар в тот последний ужасный день. В тронном зале. Эзгара вместе с никчемным Первым евнухом. А с ними – и Нисалл. Вот только не Брис. Кто угодно, но не Брис Беддикт.
Жаль, конечно, но увы.
Глава шестнадцатая
Каждое поле битвы хранит каждый крик, Укорененный между камней, разбитых доспехов, кожаных застежек, перегнивающих в почву. Столетия – ничто для этих голосов, этих горестных душ. Они умирают сейчас, А сейчас длится вечно.
Траву уничтожил огонь. Слой почвы под ней – вода и ветер. Плоский участок равнины, от которого уходили в стороны два вымытых водой оврага, был покрыт лишь круглыми кактусами, булыжниками в кулак величиной и потрескавшейся в пламени каменной крошкой. Тело летерийского всадника сползло вниз с гребня откоса, оставив за собой кровавый след, – теперь