Николая, – подумала Светлана, – а там разберёмся, что дальше делать – бежать домой что есть сил или подзадержаться». Она осторожно отправила в рот кусочек кальмара, поддев его на деревянные палочки, услужливо положенные рядом с коробочками Сусуму Петровичем, зажмурилась и, чуть пожевав, решила, что его вкус хоть и отвратителен, справиться с ним можно – он был очень похож на что-то среднее между маринованными патиссонами и ревенем, если бы и то и другое долго вымачивали в морской соли, йоде и… чернилах.
24
Лесовой сдержал своё обещание. На следующий день он приехал за мной на старой Русалке и, долго и тщательно проверяя все ремни и детали сбруи, посадил меня верхом, но не дал мне управлять лошадью, а вёл её под уздцы. Бабушка суетилась вокруг нас и приговаривала:
– А может, не стоит рисковать, Пётр Петрович? А вдруг Акимка свалится, не ровён час? С больной-то ногой?
Но Лесовой её не слушал, а, продолжая натягивать на седло и соединять ремешки, повторял:
– Стоит, любезная Наталия Игнатовна, стоит, а то он тут у вас в подушках да на пирогах скоро не выздоровеет. Человеку нужен свежий воздух, простор, а вы его – пирогами да подушками обложили. Вот он у вас и чахнет. Ему надо двигаться, правда, Аким Родионович?
Я послушно кивал.
Бабушка махнула рукой и попыталась накинуть мне на плечи что-то вроде старого дедушкиного пледа, сложенного вдвое. Лесовой ничего не сказал, только нахмурился и, как только мы выехали за забор, тут же его снял, сложил вчетверо и заткнул в кожаный кофр с одной стороны седла.
Вскоре мы выехали на окраину села. Я попросил Лесового отдать мне поводья, и он просто шёл рядом. Подъехав к раскидистой липе, у большого пня, я хотел спешиться, но вовремя вспомнил, что привязан к седлу. Я дёрнулся. Русалка споткнулась. Я чуть не упал. Лесовой схватил поводья:
– Э-э-э, потише, залётные…
Он привязал поводья к пеньку, потом сел на него:
– Привал?
Я кивнул. Лесовой достал из зипуна табак и скрутил цигарку. Задымил.
– Пораскинул я мозги над твоим прожектом, Аким Родионович, покумекал. Понял я одно – не хочешь ты сиднем у бабушки на шее сидеть. Хочешь делом заняться. А чем – толком не знаешь. Маешься. Так?
Я кивнул. Русалка фыркнула и, опустив морду, стала искать в траве, что бы такое пожевать.
– Я, Пётр Петрович, задумал научиться ремеслу, – некоторое время подумав над ответом, сказал я, ведь оттого, как я скажу, зависит, будет он мне помогать или нет. – Резьбе по дереву. Или по камню. Вон ведь у нас у княгини Марьи Клавдиевны мужики в артелях какие чудеса делают. Загляденье. А я что, хуже?
– Да ты-то не хуже. А может, и лучше. В том-то и дело. Как же теперь с академией? Никак тебя приняли в конце концов. Мать бы порадовалась.
Я примолк, а потом со вздохом сказал:
– А в академию меня не приняли, Пётр Петрович. В академию меня силком втолкнули. Какое будет там ученье, если силком? Каждый раз, видя меня, ректор Чесальников будет вспоминать, как Костин отец его