слово «счастье» в данном контексте не вполне уместно. С тем же успехом можно говорить о смысле жизни, об ощущении ее целостности и осмысленности. Аристотель в своей «Метафизике» использует яркую метафору: в желуде уже содержится взрослый дуб[39]. Аналогичным образом смысл и цель жизни человека – не в сиюминутном счастье или общей удовлетворенности жизнью, но в том, чтобы прожить предназначенную ему жизнь и полностью реализовать свой потенциал.
Именно поэтому в предложении Калипсо нам чудится что-то тревожное. Кто эта прекраснокудрая нимфа, выдуманная Гомером? Ее имя происходит от древнегреческого глагола kaluptein – скрывать[40]. Это слово часто использовали на похоронных церемониях, говоря о том, чтобы прикрыть, скрыть от глаз тело усопшего, так что в некотором смысле имя Калипсо синонимично похоронам. Что Гомер хочет этим сказать? Райский остров, лежащий далеко на западе, посреди моря, предлагает Одиссею бессмертие и вечное счастье. Это напоминает и другие истории, в которых герою обещан подобный приз, вот только такое счастье может быть лишь после смерти, оно недостижимо в мире живых. Если вы при жизни достигли подобного состояния, в котором все идеально и счастью нет конца, вы все равно что умерли. Потому что не будет стремлений, не будет страданий, не будет и горя. Прекрасная Калипсо на райском острове сулит не только вечное счастье, но и вечную погибель.
Как уже говорилось в начале главы, счастье – сомнительная цель. Говоря, что цель жизни есть счастье, мы оказываемся заключены в порочный круг: счастье – цель жизни, потому что цель жизни – счастье. В основе этого порочного круга лежит аргумент, что мы стремимся к любым другим целям в жизни потому, что они сделают нас счастливыми. Змея кусает свой собственный хвост. С этой точки зрения любое хорошее переживание, даже любое трудное или болезненное переживание может быть оправдано счастьем, которое маячит в конце: «Ты сделал это потому, что рано или поздно это принесет тебе счастье!» Даже сам Канеман дает мимолетному счастью весьма расплывчатое определение: это любое положительное чувство, имеющее максимальную интенсивность в текущий момент времени[41]. Под конец он и сам не вполне уверен, можно ли это чувство с полным правом называть счастьем. Таким образом, получается, что любые жизненные цели сводятся к счастью и счастье есть цель жизни. Круг завершился, у контраргументов нет никаких шансов. Но даже эта несокрушимая оборона все-таки дает трещину. Когда я, обливаясь потом, заканчиваю тяжелую тренировку, я, конечно, рад, что она позади, но затевал я ее вовсе не ради этого. Контроль, преодоление себя и здоровье – не менее законные поводы. И если я трачу время на воспитание детей и прежде времени седею, когда они преодолевают очередные возрастные кризисы, то я делаю это из чувства родительского долга, а вовсе не ради семейного счастья. А если я пожертвую жизнью, чтобы спасти друзей, – едва ли я смогу в момент смерти оценить свою удовлетворенность жизнью на 10 баллов и навряд ли это будет моим главным