вы, друг, богато живете, – сказал Бунцоль, втягивая носом душистый густой аромат, – бьюсь об заклад, что настоящий, а не суррогат!
– Настоящий, – согласился Крюг.
– Бразильский?
– У меня друг в Рио-де-Жанейро, в посольстве.
– Хорошо же умеют люди устраиваться! – выпалил Бунцоль.
– Он тоскует по рейху, пишет, что живет, как в ссылке, – Крюг говорил тихо, внушительно, словно читал нотацию подчиненному. – А служение родине – долг каждого чистого арийца, куда бы его ни послал наш фюрер.
– Да, наш фюрер светлая голова, – согласился Бунцоль и, стремясь скорее переменить тему разговора, выставил на стол свою бутылку, завернутую в газету. – Думаю, что я угадал.
– Что это? – Крюг кивнул на посудину.
– Настоящий, французский. Двадцатилетней выдержки в подвалах. По рюмочке моего коньяка к чашечке вашего кофе. Как вы находите такое сочетание!
Бунцоль развернул газету, и Генрих увидел, как за толстым темным стеклом приятно зазолотилась жидкость. На душе у него отлегло. Бунцоль пришел вовремя. Крюг дружески улыбнулся, хлопнул сухой ладонью тренера по чугунному плечу:
– А ты, старина, все такой же! Годы тебя не берут.
– Нет, Генрих, седею. И даже лысеть начал, – Карл ловко распечатал бутылку. – Я хотел в первый же день чемпионата к тебе заявиться, да как-то не решился. Турнир еще не начался, разное могли бы подумать. Друг в жюри, поэтому, мол, и победу… Я имею в виду других тренеров. А сегодня, в день финала, решился. Теперь, как говорится, все на ладони, со всех сторон видно.
– Хороший у тебя боксер, русский этот.
– Строптивый немного.
– Ничего, ты дрессировать умеешь.
Они сидели в низких креслах, не спеша попивали из рюмок золотистый коньяк и отхлебывали из небольших фарфоровых чашек ароматный темный напиток. Молча наслаждались. Каждый в эти минуты думал о своем, а в общем – об одном и том же: что сидят в приличном номере гостиницы, пьют кофе и коньяк, как в старые довоенные времена. Карл вздохнул и сказал об этом. Генрих подтвердил и грустно добавил:
– Боюсь, старина, что эти времена уже никогда не повторятся.
– Будем всю остальную жизнь вспоминать.
– Если уцелеем, – скептически и откровенно произнес Крюг.
– Не надо мрачных мыслей, Генрих, от них сплошное несварение желудка.
– От действительности никуда не уйдешь, не спрячешься.
– Да, радостей мало впереди. Лучше и не думать, – Бунцоль снова наполнил рюмки. – Мне глупые мысли полезли в голову. Почему-то вдруг показалось, что это наш последний чемпионат.
– А на нем, как и на фронте, побеждает русский дух, – хмуро сказал Генрих.
Бунцоль понял эти слова по-своему. Намекает? И поспешно стал оправдываться:
– Миклашевский наш до мозга костей. Он из ост-легиона, медалью награжден за борьбу с партизанами. А его родственник – большая шишка в министерстве