больше не наливайте.
Глубже, глубже копайте, ещё глубже копайте,
Но больше не наливайте.
Хотите убить – сначала поймайте.
А теперь не трогайте,
И больше не наливайте.
Ничего, ничего не давайте,
Хотите – бейте, или в рабы продайте,
Всё равно утеку, так и знайте,
Хотите – хулой лайте, или стрелой стреляйте,
Но только больше не наливайте.
Хотите – байки байте,
Хотите – сажалом сажайте,
Хотите – купите, хотите – даром отдайте,
Но только теперь – не трогайте,
И больше не наливайте.
Митроха не стал подпевать и подстукивать, но молчал так, что было ясно – он с нами, внутри песни тоже.
Несколько лохматых голов поднялось, мятые мутноглазые морды обратились в нашу сторону, и даже кабатчица вышла из своего закута – убедиться, что гости не бьют друг друга, не режут и не грабят, а только поют.
На рассвете мы ушли из кружала. По сырому прохладному утру дошагали до ворот и беспрепятственно покинули город: никто нас не преследовал и не покушался. Стражник посмотрел с подозрением, как на воров, но в руках у нас ничего не было.
Наш преследователь, чернобородый слуга из дома Велибора, исчез. Может быть, пока мы горланили пьяные песни, он прятался где-нибудь за углом, в ожидании, да и заснул.
Кто сыто ест, тот слишком крепко спит.
В стане мы перевели дух; Митроха предложил немедленно уехать.
– Работу сделали, деньги взяли, – сказал он. – Быстрее уедем – целее будем.
Но Кирьяк имел другие планы. Он снова перемотал сапоги, взял флягу с мёдом, увлёк меня в сторону и шёпотом объявил: пойдёт в гости к кузнецовым дочерям, а именно – к старшей: оказалось, он с ней уже договорился, ещё вчера, на гульбище.
Я молча пожал плечами: меня не звали. Остался увязывать поклажу, готовить лодку в обратный путь.
Собственно, груз наш состоял из нескольких больших свёртков с едой и нескольких фляг с выпивкой. Бубны мы обычно грузили перед самым отплытием, а пока я тщательно осмотрел свой, особенно по краям. Кожа бубна от напряжения устаёт, даёт слабину – обычно её над костром нагревают, чтоб натянулась, и от этого по краям появляются трещины. Если вовремя не заметить и не смазать жиром, бубен пропадёт.
Кирьяк вернулся в полдень, довольный, разомлевший, – видать, хорошо ему перепало от щедрот старшей кузнецовой дочери; подозвал меня.
– На гульбище приходил нелюдь. Ты его видел?
– Видел, – сказал я.
– А чего молчал?
– А что надо было делать? Кричать и пальцем тыкать? Портить людям праздник? Я мог обознаться.
– Ты не обознался, – хмуро сказал Кирьяк. – Он в эту ночь приходил в дом кузнеца. Вернее, прилетал. До рассвета сидел у младшей в комнате. Сёстры дырку в стене провертели – и подглядывали. Настоящий нелюдь, матёрый. Ходит бесшумно. Кинулся в окно человеком, а выскочил соколом. Сёстры обе напуганы до смерти.
– Ну и ладно, – сказал я, скрывая печаль. –