спросил он. – Давай притворимся, будто вода – это утекающее время. Если в точке, где мы стоим, настоящее, как ты считаешь, где будущее?
Я задумался. Задачка казалась легкой. Я дал самый очевидный ответ:
– Будущее там, куда течет вода, вон там, дальше.
– Неверно, – ответил отец. – К счастью. – Затем, словно подбросив тяжесть: – Опля! – Он восклицал так, когда поднимал меня в воздух. Первый из двух чемоданов с грохотом свалился на землю.
Дом, который сняла мама, стоял в верхней части деревни, рядом с двором, где находилась поилка. Дом выдавал двойственное происхождение: древними были стены, балконы из почерневшей лиственницы, поросшая мхом черепичная крыша и большой закопченный дымоход; все остальное было просто старым – с тех времен, когда полы застелили линолеумом, стены украсили плакатами с цветочками, на кухне установили мойку и повесили шкафчики – теперь они были чумазые, с плесенью. Бросался в глаза только один предмет – черная чугунная печка с латунной ручкой дверцы и четырьмя конфорками – массивная, суровая. Явно ее привезли из другого места и из другого времени. Думаю, маме нравилось, что в доме многого не хватало, – по сути, ей сдали почти голые стены. Она спросила у хозяйки, можно ли заняться благоустройством. Та не возражала:
– Делайте что хотите.
Дом уже много лет не сдавали, не надеялись сдать и этим летом. Хозяйка вела себя резко, но не грубо. Наверное, стеснялась: работала в поле и не успела переодеться. Она вручила маме большой железный ключ, объяснила все, что касалось горячей воды, и не сразу согласилась взять приготовленный мамой конверт.
Отец почти сразу исчез. Для него все дома были одинаковые, а на следующий день ему нужно на работу. Он вышел на балкон покурить и, держась за грубые деревянные перила, смотрел на вершины гор. Отец словно приглядывался к ним, пытаясь понять, откуда пойти в атаку. Вернулся он в мрачном настроении, когда хозяйки уже не было, так что любезничать с ней не пришлось. Сказал, что съездит купить что-нибудь на обед и что отправится в город до наступления вечера.
В этом доме после отъезда отца мама стала такой, какой я ее никогда не видел. Утром, встав с постели, она клала в печку деревяшки, комкала газету и чиркала спичкой по грубой чугунной поверхности. Ее не раздражало, что кухню заполнял дым, что приходилось ходить закутавшись в одеяло, пока комната не согреется, что молоко убегало и подгорало на раскаленной конфорке. На завтрак я получал поджаренный хлеб с вареньем. Мама умывала меня под краном, споласкивая мне лицо, шею и уши, потом вытирала и выставляла на улицу: пора погулять на солнце и на ветру, хватит быть городским неженкой.
В те дни я обожал исследовать речку. Мне установили две границы, за которые запретили выходить: наверху – деревянный мостик, за ним берега становились круче, а речка – ýже; внизу – лесок у подножия скалы, отсюда вода утекала в долину. Мама видела этот участок с балкона, но для меня речка была словно целая река. Сверху вода сбегала рывками, спешила и пенилась среди валунов – я свешивался