на корточки, чтобы оказаться на уровне девочки и строго говорит:
– А теперь запомни и маме скажи: никогда нельзя ходить с незнакомыми дядями! Купит тебе дядя игрушку, уведет и будет больно, поняла?
Она шмыгает носом. Ну вот, перестарался. Нет, таланта воспитывать детей у него точно нет. А внушительная фигура, коротко остриженные темные волосы и жесткий взгляд их всех пугают.
Тут он вдруг слышит:
– Эля! Элина!
Голос ему знаком.
– Что вы делаете?! – Кисточка подлетает такая разъяренная, что, кажется, готова его ударить.
Лучше бы ей этого не делать.
– Эля, я сколько раз тебе говорила не отходить от меня! Ты почему убегаешь? Я тебя накажу! И мороженого тебе сегодня не куплю.
Уткнувшись в кролика, девочка начинает рыдать.
– Это что такое? Кто тебе дал?
– Успокойся, – говорит Сергей. – Это я ей купил.
Но разъяренная мать куда страшнее изнасилованной девчонки. И пусть Кисточка этому дитю не мать, а он ее особо и не насиловал, все равно перевес не в его пользу.
– Кто вам дал право говорить с моим ребенком?! Забирайте игрушку! Не впутывайте ее!
А вот это он ненавидит. Бабских истерик не терпел и не планирует.
– Я сказал: успокойся. Она играла на дороге, я сломал ее игрушку и купил замену. Будешь орать, тебя же в ментовку и увезут за то, что ребенка оставила.
Ее глаза сверкают яростью. Так вот за кого ты готова убивать, Кисточка. Не за себя. Не за честь и не за гордость, а за ребенка, оставшегося на попечении. Ради него пойдешь против того, кого боишься.
– Элина, больше никогда так не делай, поняла меня?
И вот уже обнимает ее, а у самой глаза на мокром месте. Сорвалась, испугалась, теперь и себя жалко, и испуганного ребенка.
– Что дяде сказать надо?
– Спасибо, – вздыхает девочка.
Элина, значит. Эля.
– Больше так не делайте. Не покупайте ей ничего. И не говорите. Она просто ребенок и не должна ничего видеть.
– Я сам решу, что мне делать. Про опеку я не шутил, если что.
– Подонок.
– Зато с баблом. Заказ забрать можно, Евгения Михайловна?
Они возвращаются к ее столу, и Сергей получает на руки свой рисунок. Медлит, нарочито неспешно развязывает ленту.
Черт. Это сильнее него. Сдерживать возбуждение просто нереально. Она не рисует, она дразнит. И каждый раз бунтует. Не может протестовать открыто, не хватает сил и характера, но каждый раз привносит в рисунок что-то, что так и кричит "Я не твоя! Я тебе не принадлежу!".
– Я, вроде, заказывал черно-белый.
– Я художник. Я так вижу.
Он смеется.
Зато грудь нарисовала. Одна рука закрывает сосок, а второй хорошо видно и так и тянет снова попробовать на вкус, заставить затвердеть.
Ему даже платить ей нравится. Не взять не может, а брать деньги унизительно и тяжело. Колеблется. Смотрит на свою Элину, стискивает зубы и берет две купюры, убирает их в карман.
Что-то изменилось, и не в лучшую сторону. Похоже, появилась нужда в деньгах.