арык –
человеков, заблудших в осиянии дня
(аж в трамваях тряских!), –
окропляет ряской.
И «Алтыном» впивается в небо
отблеск торговых рядов:
столько синего-синего хлеба
вековых городов
не увидит, пожалуй,
ни один гидролог-историк –
на клыках новостроек.
Не буди же гребками
старого славного вепря –
ты лишь жёлудь в плывущем свинце,
от июньского ветра
так случайно сорвавшийся
с ветки метро на «Кольце»…
ГОРОДСКОЙ ДИПТИХ
1. Парк Чёрное озеро
Живёшь и печёную осень
подносишь к измятым губам,
а жёлтое крошево сосен
бескрылым хранишь голубям.
Пройдя через Арку влюблённых,
спускаясь за дождичком вниз,
сквозь цепь искалеченных клёнов
ты озера видишь карниз.
И так обрываешься сердцем,
что с тяжким пакетом в руках
торопишься где-то усесться,
у парочки место украв.
Задумчиво и виновато
твой взгляд переулку открыт –
Пассажу киваешь приватно,
рассыпав по лавке дары.
И Чёрное озеро примет
(пока ты ещё не домок)
заветное тление «примы»
и пива ершистый дымок.
Вот так вот – сидишь на скамейке,
корнями ушедшей в погост,
а годы проносятся мельком
в аллеях, где ты произрос;
где бегал на лыжах и с горки
ледянками мучил асфальт,
где летом от корки до корки
читался мячами офсайд;
где в марте, отважный и робкий,
в стремнине коварного льда
на досках хоккейной коробки
ты плыл неизвестно куда…
Сидишь и под баночку пива
печёную осень жуёшь –
и вроде не так уж тоскливо,
и даже как будто живёшь.
2. Парк Горького
Крутнёшь колесо обозренья,
поставив мгновенья на чёт –
и выпадет день озаренья,
и сердце стихом пропечёт.
За корочкой тёплого неба,
упрямо карабкаясь ввысь,
ты колокол высмотри слепо
и словом его вдохновись.
Взмывай над тропою овражьей
и над стадионом Труда,
пиши, как заходится в раже
в разбитом фонтане вода,
о старой канатной дороге,
детьми изнуряющей пляж,
и летнем кафе на отроге,
взрезающем беличий кряж.
И пусть уничтожена местность,
но там, где аллеи свежи,
всё так же гранитно известный
солдат неизвестный лежит.
На вечном огне отогреешь
военную память отца
и горькие звёзды хореев
украдкой прогонишь с лица.
В захлёбе, мятущейся птицей,
в себе прорастив голоса,
захочешь на землю спуститься –
а нет