в день, – произнесла я и зашагала домой, вся довольнешенька. Даже в пляс пустилась на дороге под деревьями, где никто не видел.
Ее звали Ванда. Она пришла на рассвете, ни слова не проронила и трудилась как ломовая лошадь до самого обеда, а потом так же молча ушла. И за все это время она ни разу не подняла взгляда. Ванда оказалась очень крепкая, так что мы могли вообще о хозяйстве не беспокоиться – по крайней мере полдня. Она таскала воду, колола дрова, ходила за курами, которые к тому времени уже копошились у нас на дворе, отскребала полы, очаг и всю посуду. И я очень радовалась своей затее.
Когда Ванда ушла, мама впервые заговорила с моим отцом гневно, обвиняюще – такого не случалось, даже когда она лежала вся больная и окоченевшая. Она кричала, и голос у нее все еще был хриплый:
– Тебе, видно, все равно, что с ней сталось из-за этого?
Я как раз вернулась и стояла возле калитки – сбивала с каблуков налипшую грязь. Ванда освободила меня от утренних дел, и я, позаимствовав осла, отправилась верхом в дальние деревни. Тамошние заемщики уже и думать забыли, что к ним кто-то может явиться и потребовать должок. Подоспела озимая рожь, и я везла с собой два мешка зерна, еще два мешка шерсти и немаленький мешочек маминых любимых лесных орехов – их всю зиму держали в холоде, и они были как недавно собранные. А в придачу ко всему этому я разжилась старыми, но крепкими железными щипцами для орехов. И теперь нам не придется колоть орехи молотком.
– А что я ей скажу? – выкрикнул в ответ отец. – Что? Велю ей, чтобы голодала, мерзла и ходила в отрепье?
– Тебе недостало холода заниматься этим самому, – отозвалась мама. – Зато достает холода смотреть, как она этим занимается. Она наша дочь, Йозеф!
В тот вечер отец попытался со мной поговорить.
– Ты уже довольно сделала, дочка, – сбивчиво бормотал он. – Не твоя это работа, завтра оставайся дома.
А я сидела и лущила орехи. Я даже головы не подняла и отвечать не стала. У меня в груди шевельнулся сгусток холода. Я подумала не о маминых словах, а о том, что она до сих пор хрипит. Отец постоял немного и ушел. Холод внутри меня коснулся его и прогнал прочь – точно так его прогонял холод внутри тех, кто отказывался вернуть ему долг.
Глава 2
Папаня часто грозился, что пойдет к заимодавцу. Займет денег на новый плуг, или на поросят, или на дойную корову. Я вообще не понимала, что такое деньги. Дом наш стоял вдалеке от города, и подать мы платили мешками с зерном. Папаню послушать, так деньги – это сущее волшебство, а вот матушка считала, что они опасны.
– Не ходи туда, Горек, – говорила ему матушка. – Коли берешь взаймы, так рано или поздно лихо накличешь.
Папаня тогда орал, чтобы матушка не лезла не в свое дело, и даже давал ей оплеуху. Правда, слушался ее и никуда не шел.
Но однажды он все же отправился к заимодавцу. Мне тогда было одиннадцать. У нас родился еще один младенчик – и тут же умер, и матушке нездоровилось. Младенчики нам были ни к чему.