он не стал, и на это был свой резон.
– Что-то в последнее время мне моя голова дорога стала. Особенно теперь! – поразмыслил он про себя. – А то получится как кислое молоко в горячий чай: свернутся мозги и амба!
…Он практически не использовал в мирной, если можно так назвать его пенсионерские будни, жизни навыки, когда-то полученные на военной службе. Толку все равно никакого от них не было, разве что в киллеры податься!
Молодой, честолюбивый капитан Ермаков, орденоносец, получивший обкатку в бою, имеющий прекрасные знания японского языка и культуры, естественно, не мог не заинтересовать определенные армейские структуры.
Константина некоторое время спустя выдернули со ставшего уже родным места командира роты и направили на обучение в Общевойсковую академию имени Фрунзе. Дальнейшее назначение на должность командира разведывательного батальона десантно-штурмовой бригады, расквартированной в подозрительной близости от границы вероятного противника, не заставило себя ждать.
А потому для него не стал неожиданностью пришедший вскоре вызов на курсы повышения квалификации армейских топографов. Признаться, он чего-то подобного и ожидал.
Конечно же, под этой топографической бутафорией скрывалась подготовка в спеццентре ГРУ. Там за каких-то шесть месяцев он хорошо поднатаскался в диверсионном ремесле, а заодно укрепил второй базовый язык, благо вероятных противников хватало.
И пошла бы его карьера в гору, если бы не развал «великого и могучего». Те, кто был врагами, стали друзьями, армия развалилась, далеко идущие планы полетели к чертям. Туда же, а вернее – в «горячие точки», сменявшиеся одна за другой, полетел и он вместе со своими перспективами.
Горькие плоды всех этих перипетий он и пожинал последние долгие два года…
…Но теперь он уже не был инвалидом: нога-то – вот же она, целая и здоровая.
И Костя решился и встал. Нога была послушна, крепка и все-все ощущала. И холод, и мусор под ступней, и радость бытия. Так во сне не раз было – он видел себя прежним, снова бегал, дрался, надевал на нее прыжковые ботинки и с парашютом из самолета вываливался.
А утром просыпался, горько смотрел на изуродованное колено и приставленную к кровати тросточку, и только зубы сжимал. Нет, он уже не лил слезы, не жалел себя – перегорело все внутри, душу всю выжгло. Но тяжесть никуда не делась, осталась…
И только сейчас Ермаков углядел над изголовьем ременную амуницию с кобурой и висящую шашку с темляком. Руки сами потянулись, ведь с Чечни оружия в руках не держал.
Драгунка офицерского образца, крепления для штыка на ножнах нет, как и самого штыка, разумеется, темляк георгиевский, а в навершии рукояти Ермаков разглядел маленький белый крестик. И свистнул сквозь зубы – так вот оно какое, наградное «золотое оружие» русской императорской армии. А на сколько «зеленых» сей раритет сейчас потянет? И устыдился мысли – каким же подлецом и циником надо быть, чтоб офицерской храбростью и честью торговать.
– Наверное,