Более ничего.
Полковник подвел итог слушанию моего дела – произнес панибратское «давай».
Затем я вернулся в барак, где мои товарищи военнопленные окружили меня, и я передал им содержание беседы, после чего они едва ли не хором заключили:
– Вы с ума сошли. Вы же подписали себе смертный приговор. Вас не выпустят.
Однако я думал о русских по-иному.
Следующим утром переводчица сказала мне.
– Вы здорово рисковали, полковник. Но вы молодец. Думаю, вы произвели впечатление на полковника. Он фронтовик, как и вы, и любит, когда говорят прямо и не таясь.
Еще два дня спустя до рассвета меня поднял из постели голос охранника. Мои товарищи напутствовали меня:
– Всего самого лучшего, старина, куда бы ни лежала вам дорога.
На улице со своими нехитрыми пожитками собрались другие пленные из разных бараков. Перед строем за столом сидел русский офицер со списком и одну за другой выкрикивал фамилии. Тот, кого вызывали, шел к столу, где слышал либо «давай», что означало освобождение, либо роковое «нет».
Мы видели потерянные лица тех, кто услышал «нет», – смотрели на них и не верили. Из нашего отделения я был третьим, кого вызвали к столу. Когда человеку передо мной сказали «нет», я сочувственно похлопал его по плечу, а что скажут мне?
Мне сказали «давай».
Мне казалось, что я не иду, а лечу к воротам лагеря. С души моей упал камень. Мы шли и боялись оглянуться – а вдруг показалось и сейчас нам прикажут вернуться. Неужели и правда свобода?
У ворот я встретил переводчицу.
– Домой, полковник. Всего хорошего.
Я и сегодня вспоминаю ее – вспоминаю с благодарностью.
Затем мы строем прошагали к станции, где уже стоял состав, готовый умчать нас оттуда. Но мы все еще не верили русским. В какую сторону повезут? Однако когда мы вошли в вагоны, двери остались незапертыми впервые за все пять лет. Радость наша не знала границ. Мы никак не могли поверить в то, что день, о приходе которого мы так мечтали все эти годы, наконец наступил.
Было холодно, но мы все же оставили двери распахнутыми из страха, что их снова запрут снаружи. Мы лежали, прижавшись друг к другу и почти не чувствовали холода.
Некоторые тихонько пели, другие мечтали о том, что будут есть, третьи рассуждали, каково будет после стольких лет увидеть жену или подругу. Никто не стыдился показывать чувства. Все мы знали, что вернуться домой будет означать все равно, что заново родиться.
Я в своих мыслях отправился в далекую юность, в теплоту и уют родительского дома, в тишину и спокойствие тех лет, когда не было Гитлера и не было войны. Из неполных 39 лет жизни более 10 лет пришлось на войну и плен.
Глава 1
Детство и юность
1911–1929 гг
У моего рода давние военные традиции, корни которых удается проследить уже в тринадцатом веке. Согласно монастырским записям, предки мои с честью бились против татар в Силезии в 1213 г.[3] – с того самого времени им позволялось носить