бы о цементный пол. Пока я нес ее на руках, успел себя обматерить последними словами: ведь не пускаю же я в секционный зал посторонних, никогда не пускаю, а тут вдруг разрешил. Надо же? А вдруг что с сердцем, а вдруг помрет? Всяко ведь бывает!
Однако все обошлось – нашатырь и легкие похлопывания по щекам сделали свое дело. Через пару минут женщина пришла в себя и заплакала – тихо, горестно, обреченно. Она плакала так, что сердце заходилось от той смертной тоски, что слышалась в ее плаче. Ни до, ни после я такого плача не слышал! Однако постепенно она успокоилась и, промокнув слезы платком, сказала:
– Простите, доктор, но Марина – это я. Это он ко мне ехал и… не… приехал. – Она снова всхлипнула, но справившись с собой, каким-то безжизненным и глухим голосом рассказала, что встречались они около года, что решили пожениться, что с прежней женой он не живет уже два года, что вещи он накануне отправил машиной, а сам вот… на поезде… чтоб побыстрее увидеться. – Вот и увиделись, – немного помолчав, каким-то тусклым голосом произнесла Марина и посмотрела на закрытую дверь секционного зала. – Вот и увиделись, – как бы про себя повторила она, – а ведь как к нему моя дочка привязалась! Боже мой, боже мой! – Потом поднялась и тихо, вроде как для себя, прошептала:
– Это я во всем виновата, я, – и, посмотрев заплаканными глазами на меня, сказала: – Спасибо вам, доктор! Прощайте, – и ушла.
– Вот миленькое дело, – пробормотала санитарка, – а кто тело-то будет забирать?
– Так жена, наверное? Они ж, как я понял, еще не разведены?
После ее ухода мы посидели еще с полчасика, молча попили чай, но разговор не клеился. У всех перед глазами стояло лицо Марины, и боль, плескавшаяся в ее глазах, доставала каждого из нас. И к разговорам это не располагало.
А потом приехала жена – спокойная, деловитая, холодно рассуждающая и о деньгах, что по страховке получит, и о том, куда она их израсходует. Деловито обсуждающая, что из привезенной одежды лучше одеть на покойника, а что домой забрать… И только когда я выдал ей заполненное врачебное свидетельство о смерти, она, прочитав его, заплакала. Впрочем, быстро справилась с собой и, холодно попрощавшись, уехала.
Мне, ребята, почему-то этот случай сильно запомнился, запал в душу. Потом долгие годы эти две женщины нет-нет и вспоминались: безудержное, ничем не прикрытое горе одной и холодная рассудительность другой.
– Так, а ничего удивительного, – сказал Биттер, – если одна просто исполняла технический ритуал предания тела земле, так как и любовь, и чувства, и все то, что было хорошего между ними, она уже похоронила. В душе похоронила. Она просто довершала процесс. В то время как другая хоронила и любовь, и будущее, и свои надежды, и свои мечты! Она хоронила свою жизнь! Так что все объяснимо!
– Да все это понятно, – ответил Юра, – но все ж… Ладно, коллеги, я еще не закончил, – сказал Осипов. – Я рассказал о психологии, а впереди еще судьба! Рассказывать?
– О как! Давай, Юрка, излагай. Конечно! Мы внимательно