В Пенсильвании полночь, а который час в Мельбурне? Что он делает на этом чужом континенте?
Они вдвоем в кабине лифта. Не того лифта, в котором он поднимался с матерью, – другая шахта. Где север, где юг в этом шестигранном отеле, в этом улье? Он прижимает женщину к стене, целует ее, чувствует дымок в ее дыхании. Продолжение исследования – не так ли она назовет это потом? Использование вторичных источников. Он снова целует ее, она целует его в ответ, целует плоть от плоти [12].
Они выходят на тринадцатом этаже; он идет за ней по коридору, поворачивает направо, налево, совершенно теряет ориентацию. Сердцевина улья – они ее ищут? У его матери 1254-й номер. У него 1220-й. У нее 1307-й. Его удивляет, что есть такой номер. Он думал, что после двенадцатого этажа идет четырнадцатый – таково правило в отельном мире. Где находится 1307 по отношению к 1254 – на юге, на севере, на востоке, на западе?
Мы снова делаем пропуск, пропуск на сей раз в тексте, а не в действии.
Когда он потом вспоминает эти часы, одно мгновение возвращается с неожиданной яркостью, мгновение, когда ее колено проскальзывает ему под руку и упирается в подмышку. Странно, что в воспоминании обо всем событии доминирует одно мгновение, важность которого не очевидна, но при этом оно такое живое, что он до сих пор чуть ли не чувствует прикосновение бедра-призрака к своей коже. Неужели разум по природе своей предпочитает чувства мыслям, осязаемое абстрактному? Или же согнутая в колене нога женщины – некий мнемонический знак, с которого будут начинаться воспоминания о той ночи?
То, что останется в воспоминаниях: они лежат бок о бок в темноте, разговаривают.
– И что – визит можно признать успешным? – спрашивает она.
– С чьей точки зрения?
– С твоей.
– Моя точка зрения не в счет. Я прилетел ради Элизабет Костелло. Имеет значение только ее точка зрения. Да, успешным. Достаточно успешным.
– Я слышу в твоем голосе капельку горечи?
– Ничуть. Я здесь, чтобы помогать – ни для чего другого.
– Это очень мило с твоей стороны. Ты чувствуешь себя в долгу перед ней?
– Да. В сыновнем долгу. Для людей это вполне естественное чувство.
Она ерошит его волосы.
– Не сердись, – говорит она.
– Я не сержусь.
Она соскальзывает вниз, гладит его.
– Достаточно успешным – что это значит? – бормочет она.
Она не сдается. За время, проведенное в ее постели, за то, что считается победой, еще должна быть заплачена цена.
– Речь не получилась. Она разочарована. Она вложила в эту речь много сил.
– С самой речью все в порядке. Вот только название неподходящее. И для иллюстрации ей не следовало брать Кафку. Есть тексты и получше.
– Есть?
– Да, лучше, более подходящие. Здесь Америка 1990-х. Люди больше не хотят слышать о кафкианстве.
– А о чем они хотят слышать?
Она пожимает плечами.
– О чем-нибудь более личном. Не обязательно с интимными подробностями.