было самое серое здание из всех, огромное, давящее и раздавливающее, с массивными прямоугольными колоннами. Оно словно было создано для того, что бы человек в полной мере ощущал своё ничтожество и оставлял всякие надежды, попадая сюда, как попадает в гигантские шестерни и жернова песчинка, не способная до конца осознать всех масштабов, этого сложнейшего, запутаннейшего и совершенно непредсказуемого механизма, именуемого «правосудие». Это был храм скрипучего и лязгающего бюрократического божества, с конвейером и автоматизированной поточной линией человеческих жертвоприношений. И эта иррациональная религия обладала непреодолимой и почти сверхъестественной властью над людьми.
Дворец Правосудия…
Даже если вы не были ни в чём виноваты, попадая в эти каменные кишки, вы не могли не испытывать беспокойства. Как только Вахтёр закрывал за вами дверь, вы уже не могли уйти по своей воле, и ваша судьба была отныне в руках того, кто решал поставить или нет отметку в вашем извещении, и в глубинах вашего подсознания, в пустой комнате, всегда освещённой тусклым дежурным светом, на пульте с множеством кнопок и циферблатов загоралась и начинала равномерно пульсировать красная лампочка.
Указанный в извещении кабинет оказался на самом деле большим и довольно мрачным без единого окна залом, где были только я, истец, его адвокат и судья в маске. Судья сидел во главе большого стола у дальней стены, а адвокат с истцом расположились рядом по разные стороны от него. Единственный стул, на который мне указали, стоял посреди зала, и я не мог слышать, о чём они переговаривались. В пустом зале голоса их не отличались от шелеста бумаг, которые они то и дело ворошили, и глубокое тихое эхо создавало иллюзию, что кто-то перешёптывается за спиной. Я обернулся, но там была лишь пустота, готовая поглотить все слова, которые будут здесь произнесены. Она была секретарём этого ритуального заседания. Судью, адвоката и истца объединяло то, что они были полыми, и я понял, что моё дело проиграно.
Они продолжали перешёптываться, не обращая на меня никакого внимания. Я успел произнести лишь: «Извините…», но судья грубо оборвал меня, сказав, что мне никто не давал слова, и напомнил, что я нахожусь в суде. Я попытался было встать, что бы подойти к ним и послушать, что они там обсуждают, но судья стукнул о пол судейским багром и громко произнёс, что суд не разрешал мне покидать моего места.
От мерного шелеста бумаг и тусклого света меня стало клонить в сон. Когда я очнулся, в зале не было никого, кроме пустоты, поглотившей все сказанные ими слова. Я открыл массивную дверь и вышел в пустой, уходящий в обе стороны коридор с полукруглым сероватым потолком и подвешенными к нему матовыми стеклянными шарами, испускавшими болезненный жёлтый свет. Я стал всматриваться в сужающуюся в обе стороны даль и никак не мог сообразить, откуда же я пришёл, и в каком направлении мне теперь идти? Кроме того, было бы неплохо найти какого-нибудь секретаря или помощника судьи, что бы выяснить, в чём же всё-таки состоит