Тьфу! Научил бы ее!
– Это как – научил? – сощурился Шаповалов.
– А так! По-русски! Выпорол бы один раз, она бы этих зайчиков навсегда забыла!
Шаповалов молча поставил кружку на стол и двинул Афиногенову в глаз.
Тот охнул и упал со стула прямо на заплеванный пол.
– Ты это… чего?! – заорал он, держась за подбитый глаз.
– Того! Не твое дело! Пусть зовет, как хочет. Я люблю ее, понял?
Шаповалов не спеша встал и вышел из пивной.
По дороге он купил розы. Он шел домой, туда, где ждала его Наденька. Эфемерная, к поцелуям зовущая женщина. Которую непонятно что объединяло с этим грубоватым человеком пролетарского происхождения.
Егор Ильич Аполлинер
Вероника очень страдала от непонимания. Непонимание исходило прежде всего от мужа. Егор Ильич был старше миниатюрной и точеной Вероники на десять лет, выше почти на полметра и тяжелее в два раза.
– Мой муж… нет, нет, он меня любит, что бы там ни было… И знаете, я достаточно благодарна, чтобы говорить о том, что он та самая каменная стена, о которой мечтает каждая женщина… Но…
– Да что «но»? – ждала пикантных подробностей Эллочка фон Шершнефф, ее многоопытная в межполовых отношениях подруга. – Секс? Неужели так плохо?
– Ну, что ты… Егор… Егор Ильич крепкий мужчина. Но, понимаешь, он приземлен! Он живет в каком-то мире из железа и кирпича! Представляешь, я прочитала ему вот это: «Когда веленьем сил, создавших все земное, поэт явился в мир, унылый мир тоски…», он не знал, что это Бодлер! Он вообще не интересуется ничем, кроме работы, дома и рыбной ловли! Я живу с ним, как с грубым неотесанным мужиком…
– Да уж… – после некоторой паузы промолвила Эллочка и внезапно воскликнула: – Я знаю, что делать!
В тот же день подруги посетили выставку модного художника, которая проходила в не менее модном лофте с винными погребами.
Кругом было много утонченной публики, подавали молодое вино, говорили об искусстве, кто-то читал стихи, кто-то рассуждал о преимуществах позднего Ренессанса над ранним, кто-то сдержанно смеялся над тонким остроумным анекдотом.
Одним словом, к концу вечера хмельная Вероника очнулась в одном номере с модным художником, посмотрела на часы, констатировала половину первого ночи и, сказав «будь, что будет!», упала в худосочные объятия работника кисти и палитры.
Художника звали Дионис. Представляете? Только так и не иначе могли звать человека, с которым Вероника не сможет быть одинока, которому может прочитать: «Тебе стихи мои, сравниться ль их красе с очами милыми, с их чудной красотою…», а в ответ услышать: «Так это же Верлен!» Ну, разве сравнится мужлан Егор Ильич с этим изящным длинноволосым брюнетом, одно имя которого – Дионис – заставляет ее сердце биться, как колокол?
Утро разбудило их прозрачным солнечным лучом, проникшим сквозь шелковые шторы.
– «Она была полураздета, и со двора нескромный вяз в окно стучался без ответа…» – прошептал художник.
– Рембо! – улыбнулась Вероника. –