хоть на что-нибудь. На Хольгера, на Виолет, на себя – за то, что упустил художника. Нет. Ничего уже не выйдет. Эшива напомнила о том, о чем лучше было бы навсегда забыть.
Тогда он уговорил Хасана отдать ей старого вампира. Если б знал, что выбирает между Эшивой и Турком, принял бы сторону Турка. А так – все закончилось плохо, и обратно хорошо стало только чудом. Тоже, между прочим, ничего хорошего, потому что чудеса необъяснимы, а необъяснимое слишком близко к бессмысленному.
Открылась дверь. Хасан с порога оглядел их троих. Буркнул по-турецки что-то неразборчивое. Метку на Виолет он, конечно, увидел. Но разозлился не настолько сильно, чтобы прямо сейчас сделать с Эшивой что-нибудь, от чего ее пришлось бы защищать.
Почему? Да какая разница? На волне воспоминаний, защищать ее от Хасана Заноза не стал бы. Одного раза, одной удачной попытки, хватило навсегда.
– Ни на минуту оставить нельзя, – Турок покачал головой. – Что там с детьми?
– Ждут, пока ты их выпустишь. Пока на эмоциях – чувствуют себя здоровыми. Но через парк вряд ли пройдут, автобус к крыльцу нужен.
– И тебя им лучше не показывать, чтобы не хватали руками, – Хасан снова скользнул взглядом по Эшиве, по Виолет, до которой, кажется, начало, наконец, доходить, как она влипла. Посмотрел на него и кивнул: – молодец. Все хорошо сделал. Теперь вылезай из-под плинтуса. Куда я без тебя? Детей восемнадцать человек, упырица в истерике, и эти две еще… курицы. С копами тоже лучше тебе пообщаться, сам знаешь. – Он поразмыслил секунду и добавил: – по дороге домой заедем куда-нибудь. Где в пять утра можно купить для собаки игрушки и все остальное?
– Блин, чувак, – Заноза даже не пытался остаться серьезным. Улыбка сама растянула губы, чуть не до ушей. – Я тебя люблю.
– С этим к девочкам. Иди, приведи в чувство мисс Хамфри.
* * *
Сколько же слез может поместиться в одной мертвой девочке? Соня Хамфри плакала, плакала и плакала. Не кровью. Ей дали афат, но так и не накормили, она была голодна, испугана, потеряна, но все еще не стала вампиром. Настоящим – не стала. Никуда, конечно, не денется, нельзя терпеть голод вечно, но Заноза помнил себя в первые часы после афата, помнил, что кроме невыносимого голода и невыносимой любви к ратуну, не было вообще никаких чувств. Если б ратун приказал – он бы чувствовал голод вечно и был счастлив этим. Но он не боялся. Он не понимал, что с ним произошло, не знал, о чем жалеть, не думал о будущем. Бессмысленная, влюбленная, голодная тварь.
Вампиры не очень-то охотно вспоминают себя сразу после афата, и еще меньше любят делиться этими воспоминаниями, но голод – чувство общее для всех. Голод и любовь к ратуну. У кого-то, возможно, есть и другие чувства, многое зависит от обстоятельств. Но никто из тех, кого знал Заноза, не удержался бы от соблазна, когда рядом – в десятке шагов – восемнадцать беспомощных живых, полных горячей крови.
У мисс Хамфри то ли афат прошел иначе, то ли она