нечего. Тем сильнее хотелось заехать поганцу в морду.
Ведь, если бы соврал, то был формальный повод. А так, за правду, за честность – как возможно? Полубок вздохнул тяжко. Чего делать-то?
– Ты посмотри, – начал он вразумлять Горыныча – казак я или не казак?
– Казак!
– Без кобылы, без седла, без сабли? Француз – он мужик или не мужик?
– Мужик!
– Без портков? Без усов? И опять же без кобылы?
Змей задумался. Думал коротко. Взгляд его мутный просквозил чистой сталью гвоздь счастливой догадки. – А девка Лариса где?
– Это мы тебя хотели спросить. Лично я думал, что ты её того…. Ну, ты сам понимаешь.
– Я? – Округлился как ёрш от возмущения Змей. – Да не в жизнь! Разве я злодей принципиальный? Разве чувства мне неведомы?
– Лучше бы нет. Тогда было бы понятно, куда моя кобыла и всё остальное добро подевалось. А так как сейчас – совсем ничего непонятно.
Поскольку расстройство памяти накладывалось на общее расстройство организма, есаул предложил подлечиться. Легко, помаленьку, чисто символически, не усугублять, но поправить здоровие.
– А не осталось ли у тебя, Змей, чего-нибудь в заначке?
– Найдём. – Сказал Змей, облизываясь. – Ждите здесь, я мигом. – И, шурша хвостом в опавшей хвое, скрылся по тропинке, за стволами дерев.
– Эй, лейтенант! – Молвил есаул. – Ты бы срам свой прикрыл чем. Лопухом или папоротником. Смотреть на тебя, знаешь ли, тошно. Оргиастически – аффектное зрелище, с налётом мутирующей хандры. (Хорошо сказал, да?)
Лейтенант ответил неразборчиво.
– Как хочешь. – Пожал плечами есаул и полез рыться в карманах зипуна.
Всегда существует вероятность того, что в карманах зипуна завалялись интересные улики, готовые пролить свет на события недавнего прошлого или изменить интерпретацию текущих.
Крошки табака, зёрна пороха, сухарик, огрызок яблока. Опа, а это что? Клубок ниток? Нет, не нитки, похоже на волосы. Ха! Какая ерунда? Волосы! Или не ерунда? – есаул пригляделся. – Это же усы! Усы француза! Мать моя женщина, как они сюда попали?
Неправильно получается, не по-товарищески. Да непонятно, как оно, вообще, так получилось! В поисках ответа, блуждающий взор есаула обратился к небу и обмер.
Между двух, близко стоящих сосен, на ремнях и верёвках, пропущенных под брюхом, висела, измученная до немоты, кобыла.
Знакомая кобыла, французова. О том, что она ещё жива, свидетельствовал слабо подёргивающийся хвост.
Ясно как божий день, что сама она, по собственной прихоти, забраться туда никак не могла. Кто-то ей пособлял.
Есаул нахмурился. Кандидатов не так и много. Девица отпадает. Впрочем, может быть, исключать девицу, мысль несколько скороспелая. Девица, видать, та ещё штучка, продувная бестия.
Воспоминаний о прошедшем вечере и ночи нет. Ни дурных, ни радостных. Белое пятно, чёрная дыра.
Вот, скажите, в чём тут прелесть? Сам ничего не помнишь, и другие не расскажут, потому что, тоже, ничего не помнят.
Оценка предстоящих спасательных работ удручала есаула несостоятельностью. Веревки и ремни, удерживающие кобылу