на в редакции городской газеты "Правда". Трехэтажное здание составляли два этажа кабинетов с узкими коридорами, с фотографиями руководителей на стенах и буфетом на первом этаже справа; а слева – охраной и турникетами. В обязанности Анна Сергеевны входило содержание пола в чистоте. Она мыла его до глянцевого блеска, с усердием честных работников и одаривала хмурым взглядом тех, кто прямиком шёл по намытой плитке грязными ботинками. Всегда довольно неопрятная, с редкими, зачёсанными назад, серо-седыми волосами она не сильно импонировала окружающим и вдобавок слышала речь собеседника через раз, что крайне затрудняло общение с людьми, которые не желали перетруждать голосовые связки только, чтобы докричаться до неё. Они посмеивались над ней и считали не в меру глуповатой. Многие работники редакции проходили мимо неё и бросали холодное приветствие. Ведь кто такая уборщица, когда они редакторы или журналисты по образованию и собственному утверждению?
– А что Жанна сегодня не пришла? Заболела что ли? – спросила Анна Сергеевна сидящую рядом на лавке буфетчицу.
Это была женщина лет сорока девяти с начесанной белой шевелюрой и в белых чепце и фартуке с оборками. Буфетчица имела все данные, чтобы обладать информацией, неизвестной остальным: колкий язык, прекрасный слух (она слышала даже шёпот за последним столиком буфета) и умение втереться в доверие несмотря на вид базарной торговки.
– Понятия не имею, – ответила буфетчица. – Не пришла и не пришла, какое нам дело?
Анна Сергеевна взглянула на буфетчицу с глубоким изумлением. Зная, что вторая её напарница Жанна, моющая третий этаж, слаба здоровьем и совершенно одинока, Анну Сергеевну заботило, как она справляется в случае простуды или расстройства желудка. Представив, как Жанна с великим трудом переставляет ноги, чтобы набрать воды и утолить жажду, её сердце щемило. У самой Анны Сергеевны были двое взрослых детей, они давно при мужьях и детях. Собственно, жаловаться будто бы не приходилось.
– Ужасно быть совсем одной, – грустно вздохнула Анна Сергеевна, устремляя серые глаза на дверь. – Приходишь, и поговорить не с кем.
Буфетчица распахнула взгляд своих карих нагловатых глаз, спрятанных за густыми умильными бровями. А её уста с большой нижней губой в негодовании потянулись вперед.
– А кто ей виноват? – буфетчица скрестила толстые руки на массивной груди с белыми бусами. – Всю жизнь дурака валяла, всё князя ждала, а он видимо дорогой провалился в канаву.
Она издала развязный грубый смех, от которого её грудь неестественно затрясло.
– Зачем ты так, Маша? – возразила Анна Сергеевна. – Она ведь никому зла не причиняла. Добрая и рассудительная.
– Как же, видали мы эту доброту! Глядит лишь бы домой чего утащить. Уж я-то таких поведала, будь уверена! У неё так глаза и бегают по витринам моего буфета. Злачная пьяница, что с неё взять?
Анна Сергеевна покачала головой, не желая больше раздувать спор на условиях осуждения; а в конце рабочего дня буфетчица, кряхтя и стирая пот со лба, еле вынесла из столовой три нагруженных пакета. Припомнив, что утром та заходит только с дамской сумочкой, Анна Сергеевна ещё раз качнула головой.
Большинство работников редакции заимели дурную привычку опаздывать, зная, что главный редактор позволяет себе полчаса задержаться в пути. Анна Сергеевна же добросовестно поглядывала на часы по утрам и всегда приходила за десять минут до начала работы, чтоб как следует расставить швабры, ведра, вынести мусор, пока редакторов нет в кабинетах. Они не чествовали, когда их прерывала бестолковая женщина, помешанная на порядке и соблюдении своих прямых обязанностей. Вечером Анна Сергеевна уходила последней, ждала пока охранник обойдет кабинеты, а сама ещё раз мыла площадь первого этажа и с чувством выполненного долга в семь часов покидала его.
Идя темными обледенелыми улицами зимой, её одолевал страх. Прохожие были редкостью той дороги, а после фильмов – боевиков и романов со сценами насилия, что так прочно вошли в моду женского канала – казалось, преступниками город набит до отказа. Она жила в тихом переулке. Сперва до него нужно идти прямо, под высокими фонарями мимо круглосуточного магазина, автошколы и аптеки, где всегда бывает уйма народу, а затем свернуть в ничем неосвещенный поворот справа, что делит два ряда кирпичных белых домов между собой. Проезжая часть не отгораживалась тротуаром, что ставило под угрозу жизнь снующих пешеходов. Анна Сергеевна всегда торопливо обходила эту часть дороги и отпрыгивала в сторону при каждой машине, едущей мимо.
Летом приходилось полегче, когда дневной свет ещё во всю проливался меж домами и дорогами, не оставляя места для страха в сердце Анны Сергеевны. Она упивалась ласковым теплом; освежающим ветром с легкой прохладцей; резвящимися в поднебесье ласточками. Их шаловливость напоминала ей те годы, унесенные потоком времени, когда она хоть и не сияла благолепием, но была молода, бурлила энергией, как быстрая река Амазонка. Сам факт молодости приносил ей ощущение, что она не так дурна, с русой длинной косой и более серыми глазами, что при свете имели дополнительный голубой оттенок. На круглые щеки пятнышками ложился розовый румянец, как бутон дикой розы. Брови колосились