на воздух. Григорий тащил его на себя, хватал, но тот сопротивлялся, и, боясь, как бы окунь не ушел, Григорий бросал удочку и хватал рыбину уже двумя руками…
Он поймал так шесть или семь окуней, когда вдруг заметил, как завертелась, быстро и дерганно, одна из жерлиц; толстая леска, разматываясь, то резко уходила в сторону, то замирала в глубине. Взяла!.. Дрожащими руками, бросив удочку, Григорий схватился за весла – и наддал! Скорей, скорей к жерлице! Подходя к ней, он бросил весла, перестал направлять лодку, и она, вильнув, развернулась – Григорий чуть не выпал из лодки. Не обращая внимания, он левой рукой схватил лесу, а правой сильно и резко дернул вверх – подсек. Кожей ладони он почувствовал, какая сильная и дикая билась на крючке щука. Он дернул еще раз – и вздохнул облегченно: теперь вряд ли куда уйдет рыба, на двойнике сидит крепко. Он пустил лесу вольно, и жерлица с бешеной скоростью закружила танец. Щука рвалась убежать. Когда на рогатке совсем мало осталось лески, прочной и толстой, Григорий вновь взялся за нее, плавно потянул. Но как только щука дергала, он отпускал, однако осторожно и медленно, усмиряя ее. Наконец щука осмыслила, что есть какая-то власть над ней, кто-то, как ни рвись, не пускает ее. Но она прожила немалую жизнь и выучилась хитрить и изворачиваться. Григорий почувствовал, как леса ослабла, и медленно начал вытягивать ее. Щука покорно шла вверх. Но Григорий не расслаблялся и не радовался преждевременно, знал он этих щук! Знал, но все же забыл… Забыл, что главное – это как раз последний миг, когда решается все. Щука не забывала этого ни на секунду. Она, когда Григорий видел уже черный хребет, когда решил, что все, победил щуку… она вдруг с отчаянной силой нырнула под лодку! Ей нужно было, чтоб рыбак, растерявшись, сделал главную свою ошибку: со всей силой, которая у него есть, дерганул лесу к себе! Она оборвется, обязательно… И она действительно оборвалась. Рывок был настолько сильный, что, не удержавшись, полетел Григорий за борт…
К ночи он разложил на берегу костер и по всем правилам сварил уху. Обжигаясь, он хлебал из котелка жирный бульон – и был счастлив. Даже в детстве, кажется, не едал он такой ухи. Не было в ней того дымка, какой чувствовался в этой!..
Наевшись, Григорий пошел к воде, осторожно и тихо помыл руки. Кругом темная, но не такая кромешная, как у костра, настаивалась ночь. Высоко в звездах светила маленькая желтая луна, и свет от нее, казалось, кончался сразу же за ее ободком. И правда, ночь была темна… Тихо ли было в природе? Очень тихо… Но тишина была особенная, не молчаливая… То где-то треснет сучок, то бухнет что-то в воду, то сонная закричит вдали непонятная птица. А рядом весело и живо потрескивает костер, пламя у него яркое, но не красное, как будто прозрачное… И вокруг костра, как центра, шумит и действует, если вслушаться очень внимательно, ночная и полная жизнь. Она шумит, живет, а вокруг – и это невероятно – тишина и шум одновременно. Григорий думает над этим, мучается, счастливый, и вдруг понимает, что это в нем шумит кровь, что это в нем, по жилам, текут соки и силы. Он, впервые поняв такое, впервые услышав в себе это, поразился. Пожалуй, только сейчас так остро и неотвратимо почувствовал, что остался жив несмотря