Вот тогда Беркант и взял ее за руку, начал сосредоточенно разглядывать ладонь, водя пальцем по линиям. София отстраненно понимала, что он всего лишь еще одним способом пытается ее заинтересовать, увлечь, заморочить голову и убедить поехать к нему. Но было в этих его ухватках бывалого донжуана и какое-то второе дно – как и во всем, что происходило между ними той ночью. Как и в его глазах, под поверхностной бравадой в которых так ощутимо сквозило одиночество и страх. Чего, чего он боялся, этот растерянный, рано постаревший мальчик, каким-то чудом умудрившийся принять вымечтанный ею образ Бориса, ее Бориса?..
Беркант склонился ниже к ее руке, посветил себе телефоном и, наконец, уверенно произнес:
– Видишь, у тебя линия ума достигает ребра ладони. Это говорит об упорстве и бесстрашии.
– Есть тот грех, – хмыкнула София.
– А линия сердца – четкая, прямая, ярко-красная. Это означает, что любовь у тебя будет только одна, зато очень сильная. И встретишь ты ее очень скоро, возможно, уже встретила…
На этих словах Беркант попытался заглянуть ей в глаза, наверное, как-нибудь там с намеком поиграть бровями. Но София отвернулась и резко оборвала его:
– Ты гадаешь, прямо как заправская цыганка. Вижу, красавица, тебе мужа-военного да дом богатый. Ай, позолоти ручку. Давай что-нибудь более оригинальное.
– Хорошо, – не растерялся Беркант, перехватил ее руку повыше, закатал рукав куртки, наткнулся на часы, рассмотрел их с интересом, но затем тоже сдвинул выше и провел пальцем по линии, обхватывающей запястье Софии. – Вот здесь у тебя четыре «браслета» – видишь, четыре линии опоясывают запястье? Это означает, что ты долгожитель, доживешь лет до ста.
– Это вряд ли, – рассмеялась София. – Не с моими увлечениями.
– А еще, – продолжал Беркант, – я вижу, что детство у тебя было очень счастливое. Что родители любили тебя и баловали…
– Это все ты у меня на ладони разглядел? – суховато спросила София, отнимая у него руку.
– Нет, я сужу по тому, каким человеком ты стала – сильным, уверенным в себе…
– Психолог из тебя не лучше, чем гадалка, – хмыкнула София. – Знай же, что моя мать умерла, когда мне было двенадцать. И воспитывал меня отец…
– Прости… – искренне повинился Беркант. И, желая загладить оплошность, тут же добавил: – Но он-то наверняка тебя баловал, особенно после смерти жены. Заботился…
– Ну как сказать, – усмехнулась София. – У него были своеобразные понятия о заботе. Например, я в детстве боялась высоты. Однажды он потащил меня в горы, в поход, привел к провалу, перебраться через который можно было только по поваленному бревну, и бросил там, у края. Сам перемахнул на другую сторону. Я умоляла его помочь мне, дать руку. А он стоял на той стороне и смеялся надо мной, обзывал трусихой и плаксой.
– И что ты? – нахмурившись, спросил Беркант.
– Перешла, – дернула плечами София. – Очень уж хотелось расцарапать его глумливую рожу.
Беркант