ладонях мокрое от слез лицо, поцеловал:
– Не бойся, родная, вернусь поздорову…
– Э-э, нет, – запротестовал Никифор, – знаю я вас, сейчас слюнявить друг дружку полдня будете. Пошли-ка, Саня, работу работать.
История замужества Марьи если и писалась где-то на небесах, то Марье в ней отводилось место не последнее. Когда-то давно, сразу после того как в соседях с домом ее родителей поселились приезжие черниговцы, семилетняя Машка заприметила высокого рыжего парнишку, сына кузнеца. Подружились они сразу, и хотя Сашка быстро прослыл задиристой, всегда готовой на драку отчаянной головушкой, со своей меньшей соседкой он обращался как заботливый старший брат. Временами даже казалось, что верховодит в этой странной парочке именно она, бывшая на целых два года младше. Сказывалось ли тут то, что ни у нее, ни у него не было сестёр и братьев, или что иное, но в детстве были они что называется «не разлей вода». Впрочем, у Машутки были и братья, и сестры, да только уж больно возрастные. Она еще сосала материну грудь, а старшие уже переженились и повыскакивали замуж. Машка была поскрёбышем, дитятком старых по деревенским меркам родителей; отцу ее, хромоногому Ягану, в то время уже перевалило на шестой десяток, и надо же – грех случился, девку родил. Оттого и любил старый Яган младшую дочь как последнее утешение в жизни. С тем и ушёл в могилу, успев благословить дочь под венец, тому девять лет назад: «Хоть и гультяй твой Сашка, но парень башковитый…» Не прав был батюшка, Одинец гультяем не был: носило повзрослевшего сына кузнеца по всей обширной русской земле, но забыть свою первую и единственную деревенскую любовь он не забыл. И вернулся к той, которая так долго ждала.
Почудилось: скрипнула наружная дверь, раздались шаги, кто-то долго завозился у двери в избу – в сенках было темно. Марья спустила с рук уснувшего ребенка, подошла открыть и лицом к лицу столкнулась с пришедшим.
– Доброго здоровья, Марья, – ражий мужичина шагнул в горницу, разгибаясь из-под низкой притолоки. Вглядевшись, женщина узнала гостя, отлегло от сердца.
– Здравствуй, Егор… Проходи.
Рогуля уловил в голосе хозяйки смущение, она отступила, сторонясь, давая ему дорогу и торопливыми движениями заталкивая под платок выбившуюся непослушную прядь волос. Среди избы гость огляделся на простую, бедноватую обстановку жилища, дважды обмахнулся перстами на образа:
– Мужиков-то твоих нету дома?
– В кузне.
– А-а-а, это я им работенку подкинул. Ну, сейчас туда пройду.
Он снова огляделся, прошёлся по поскрипывавшим половицам, присел на лавку:
– На дворе-то так и печёт. Ты бы мне хоть квасу предложила.
Марья, вспыхнув лицом от оплошности, подала Егору ковш:
– Не настоялся еще квас, только вода есть, она студёная, утром с колодца брала.
– Ну, и за воду спасибо, – купец, принимая ковш, словно случайно задержал женскую руку в своей.
«Какая мягкая и маленькая ладонь у него, и перстней – на каждом пальце, – Марья отняла