каково его положение. И прибавил, что какой бы ответ ни был – он его испугать не может. Арендт ответил: «Рана ваша опасна, и к выздоровлению вашему я почти не имею надежды».
Профессор Христиан Христианович Саломон
Профессор Илья Васильевич Буяльский
Профессор Василий Богданович Штольц
Арендт сделал простейшие назначения больному: абсолютный покой, холод на живот и холодное питьё. Возможно, тогда же, боясь усилить внутреннее кровотечение, он отменил зондирование раны и отказался от мучительной и бесперспективной операции, что соответствовало золотому правилу Гиппократа: «Не навреди», – однако нарушил другое правило: «Окружи больного любовью и разумным утешением; но, главное, оставь его в неведении того, что ему предстоит, и особенно того, что ему угрожает». И не дал Пушкину ложной надежды на возможность исцеления. Через сто лет некоторые хирурги упрекнут Арендта за это. Однако следует ли осуждать врачей, не скрывших правду от раненого Пушкина? Видимо, незаурядность личности великого поэта не позволила им прибегнуть к утешительной лжи.
Владимир Иванович Даль. Неизв. худ. 1830-е
После осмотра раны Пушкина врачи сделали вывод: ранение проникающее, слепое, с повреждением мягких тканей живота, с многооскольчатыми переломами костей таза, раздроблением крестца. Н.Ф. Арендт выбрал консервативную тактику лечения. Больному давали лавро-вишнёвую воду, каломель, опий. Через 12 часов после ранения, в 5 часов утра 28 января, доктор Арендт обнаружил у больного явные клинические признаки перитонита, или воспаления брюшины (серозной оболочки, выстилающей стенки брюшной полости и органов), что подтвердили в своей записке Даль и Спасский, которые позже произвели вскрытие тела Пушкина.
Из воспоминаний П.А. Плетнёва: «Пушкин заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал её, так твёрдо был уверен, что роковой час ударил. Почти всю ночь продержал он меня за руку, почасту просил ложечку холодной воды или крупинку льда, тёр себе виски льдом, сам снимал и накладывал на живот примочки. Собственно, от боли страдал он, по словам его, не столько, как от чрезмерной тоски. “Ах, какая тоска! – восклицал он, закидывая руки за голову. – Сердце изнывает”. Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно, и на слова мои: “Терпеть надо, любезный друг, делать нечего, но не стыдись своей боли, стонай, тебе легче будет” – Пушкин отвечал отрывисто: “Нет, не надо стонать, жена услышит”. Пульс стал падать приметно и вскоре исчез вовсе, руки начали стыть». Ударило 2 часа пополудни 29 января, и в Пушкине оставалось жизни только на три четверти часа. Он открыл глаза и попросил мочёной морошки; когда её принесли, он сказал внятно: «Позовите жену, пусть она покормит». Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего, приникла лицом к челу мужа. Пушкин погладил её по голове и сказал «Ну, ничего, слава Богу, всё хорошо. Поди».
Конец ознакомительного