не успела дать!..
Кто то в форменной фуражке на голове наклонился и вдруг воскликнул:
– Э, да у него ж в кармане наган!.. И морда вон какая бандитская! Надо звонить!
Да, ничего тут не скажешь, гладко складывалась у Бежевого эта его цепь!..
Дальше Федька Викентий глазеть не стал и побыстрее дунул к себе на Сухаревку, пока никто не занял на ночь место у его котла.
…А среди ночи вдруг выдернуло из сна холодным, липким страхом. Что, если и к нему уже примеривался какой то своей смертной цепочкой этот Бежевый? Больно он – хоть Федулой, хоть Викентием называй, теперь уж, может, это и без разницы, – больно он о Бежевом теперь знал много, а такие «знайки» долго на свете не живут.
До рассвета он больше не смыкал глаз – все казалось, та самая цепь у него на горле затягивается. Сейчас вот воздуха глотнет напоследок – да так, Викентием не успев побывать, ни за что ни про что и помрет…
Но утро настало, а он все не помирал. Подумал, что, глядишь, теперь и до вечера не помрет.
Ошибался, выходит, в Бежевом…
Ну а днем как раз и Упырь появился на Сухаревке. Недели три его не было видно – и вот нате!
Сразу понятливые сухаревские мазурики исчезли, словно их тут и не было. Из мазуриков остались только двое: Федька, притаившийся у котла, и еще один, новенький, сбежавший от голодухи из Самары, Ленькой звали, пока еще несмышленыш, всего дня три как прибился к сухаревским, еще ничего о здешней жизни не знал.
Упырь сразу – к нему: почуял, гад, легкую добычу! Каким то нюхом особым он ее всегда вмиг унюхивал.
Уж на чем они сошлись, один черт знает, только потопал дурень Ленька вслед за Упырем.
Надо было спешить, поэтому Федька сразу дунул бегом на Мясницкую. Уже через пять минут выкладывал все, что видел, Викентию.
Тот медлить не стал, накинул свой бежевый плащ и выбежал из дома. Федька – за ним, но поди догони, когда у того ножищи что ходули.
Догнал только в переулке верстах в двух. Здесь же лежал на асфальте и Упырь, и голова его была расколота, как орех, здоровенным булыжником, а рядом трясся Ленька, не в силах сказать ни слова. Федька уж было подумал, что Бежевый сейчас – и его как ненужного свидетеля, но тот Леньку трогать не стал, а просто предупредил:
– Ты только, парень, лишнего не болтай, лады?
Ленька в ответ лишь головой затряс. На всякий случай еще и перекрестился истово.
– На Сухаревку больше ни ногой, понял?
И снова Ленька начал креститься, говорить все еще не мог, словно онемел.
Чтобы не выглядеть таким же дурнем, как этот самый Ленька, Федька подал голос:
– Я его в Питер переправлю, – сказал он, – у меня на поезде кочегар знакомый, он провезет. – И сразу от этих слов почувствовал себя человеком стóящим, не то что мазурик Ленька, а скорей кем то под стать чуть ли не самому Викентию Ивановичу.
Викентий кивнул:
– Вот и лады. Только надо – не мешкая.
– Прямо сегодня отправлю, – пообещал Федька. И приказал дрожащему Леньке голосом старшего: – Дуй на Николаевский вокзал, жди меня.
Повторять