брошенных женщин. В них есть что-то второсортное.
– А твои брошенные жены?
– Они уже не мои. Как женщины – не мои. Остальное меня не интересует.
– А ты думаешь, Скоробогатов бросит меня?
– А ты думаешь, у вас будет так вечно продолжаться?
– Года через три рожу ему ребенка.
– Три года – это три года. Кое у кого за три года и кости могут истлеть.
– Это ты кого имеешь в виду?
– Так, никого. К слову…
– Интересно, где он сейчас бродит?
– Говорю тебе, время зря не теряет… Наверняка.
– Нет, пьет где-нибудь. Он слабый, слабохарактерный. Пьет, сопли перед кем-нибудь распустил…
– Не знаешь ты мужиков. Верней, жизни не знаешь. Так-то, дорогая Ниночка.
Завязался у них роман как-то странно. У Нины была подруга по НИИ – Санька Неврозова, муж у Саньки, немалый интуристовский туз, отправлялся на несколько лет за границу. Естественно, с женой. Потому что за границу, если надолго, без жен не направляют. И вот прощались с Санькой. В конце концов, когда размахнулись в разгуле широко и вольно, все желающие оказались на квартире у Магулина. А что у Магулина – это не случайно: Санька Неврозова второй год была любовницей Магулина. Да что любовницей – она искренне любила Магулина, обожала его, сошла с ума на старости лет, как говорила сама, готова была служить ему и прислуживать, как собачонка. И вот не столько в отделе прощались с Санькой, сколько сама она прощалась с Магулиным. Потому что знала: уедет – он ждать не будет. Зачем? Сколько вокруг красивых женщин. К тому же, кто она Магулину? Да никто – просто так… И Санька Неврозова сходила с ума. Мужа своего она давно разлюбила до ненависти – это был строгий, хмурый, беспощадный к разгулу человек, «военная косточка», однако Саньке он прощал все, потому что не мог представить себе жизни без нее, – ох, она была «шикарная баба», как признавалась Нина Скоробогатова, – и вот эта «шикарная баба», ненавидя мужа, все-таки жила с ним, потому что держали деньги, тряпки, вещи, квартира, машина, золото, положение… А Магулину как жена она не нужна была, он был сыт женами по горло; что оставалось делать? Только униженно прислуживать ему, если искренне любишь и боишься потерять его. А теперь и этому прислуживанию приходил конец. Санька уезжала. И поэтому Санька неистовствовала. Она так откровенно горевала на квартире у Магулина, что страшно было смотреть на нее: глаза налились кровью, взгляд отдавал затравленностью, сквозь которую неожиданно прорывалось бешенство. Санька рвала на себе одежду, кричала, когда ее пытались успокаивать, или вдруг начинала рыдать, но всхлипы получались странными, словно Санька безумно хохотала… В одну из таких минут она позвонила Скоробогатову: приезжай немедленно, я хочу проститься с тобой, ты единственный нормальный человек, тут все мерзкие, не хочу никого видеть, ненавижу, Баську Магулина ненавижу больше всех! – Скоробогатов, дорогой, приезжай, умоляю! Но Скоробогатов не мог, он лежал в постели – температура тридцать девять, прости, не могу, еле живой… Санька не дослушала его, бросила трубку, прошептала: «Слизняк!.. Все они больные, когда не надо…» Увидела Нину, подошла