между ними, в глазах легатов засверкала дикая злоба. Но Помпею было все равно! Он с явным удовольствием устроился на обеденном ложе и продолжал разговаривать с Суллой, словно в комнате больше никого не было.
Сулла был трезв и, очевидно, не испытывал зуда. За утро лицо его покрылось коркой. Он был спокоен, настроен дружески и явно очарован Помпеем. «Я не могу ошибаться относительно Помпея, если Сулла чувствует то же», – подумал Варрон.
Полагая, что сначала нужно обратить взор на ближайшее окружение, а потом уж по очереди оценить каждого человека в комнате, Варрон улыбнулся своему соседу Аппию Клавдию Пульхру. Этот человек Варрону нравился, он был о нем высокого мнения.
– Способен ли Сулла вести нас? – спросил он.
– Он все такой же блестящий полководец, как и раньше, – ответил Аппий Клавдий. – Если нам удастся удерживать его в трезвом состоянии, он проглотит Карбона, какое бы войско Карбон ни выставил. – Аппий Клавдий вздрогнул и поморщился. – Ты не чувствуешь присутствия злых сил в этой комнате, Варрон?
– Чувствую, – ответил Варрон, хотя вовсе не думал, что связывает тягостную атмосферу на этом пиру со злыми духами.
– Я немного изучал это явление, – пустился в объяснения Аппий Клавдий, – в небольших храмах, вникал в разные дельфийские культы. Вокруг нас повсюду роятся сверхъестественные силы – невидимые, конечно. Большинство людей не подозревают о них, но такие люди, как ты и я, Варрон, сверхчувствительны к эманациям иных мест.
– Каких иных мест? – с изумлением переспросил Варрон.
– Под нами. Над нами. Вокруг нас, – мрачным голосом пояснил Аппий Клавдий. – Знаки силы! Не знаю, как еще объяснить, что я имею в виду. Как описать невидимые пальцы, прикосновение которых дано ощутить лишь сверхчувствительным людям? Я говорю не о богах, не об Олимпе и даже не о numina…
Однако прочие многочисленные участники пира отвлекли внимание Варрона от бедного Аппия Клавдия, который продолжал самозабвенно бубнить, пока Варрон оценивал легатов Суллы.
Филипп и Цетег, великие ренегаты. Всякий раз, когда Фортуна осыпала милостями иных любимцев, Филипп и Цетег выворачивали свои тоги – на левую или на правую сторону, – чтобы с радостью служить новым хозяевам Рима. Каждый из них проделывал это в течение тридцати лет. Филипп шел к цели открыто и после нескольких неудачных попыток даже стал консулом, а при Цинне и Карбоне занял должность цензора – вершина политической карьеры. А Цетег – из патрицианского рода Корнелиев, дальний родственник Суллы – оставался на заднем плане, предпочитая властвовать, манипулируя своими коллегами-заднескамеечниками в сенате. Оба возлежали на обеденном ложе рядом, громко разговаривая и игнорируя присутствующих.
Трое молодых легатов также не обращали ни на кого внимания – чудесное трио! Веррес, Катилина и Офелла. Варрон был уверен, что все они негодяи. Впрочем, Офелла все-таки больше заботился о своем dignitas, чем о будущих выгодах. В отношении Верреса и Катилины сомнений