где же ещё. Вижу, вы неплохо разбираетесь в политике, гражданин.
– Я-то? – улыбнулся польщённый Фейяр. – Что я, теперь все в политике. Время такое, сами знаете. Я и свидетельство имею[48], и в национальные гвардейцы записан… Правда, – поправился он смущённо, – не здесь, не в Париже записан, а в Шательро[49]. Это было ещё в девяностом году.
– Вы родом из Шательро? – спросила гостья.
– Мы все из Шательро: я, матушка Гролье и портье Брюно. Матушка переехала в Париж, когда вышла замуж за покойного Гролье, – три года назад, – а затем и нас позвала, потому всегда лучше иметь под рукой земляков, которых хорошо знаешь и которым можно доверять. А то ведь знаете, как бывает…
– Итак, постель готова? Вы свободны, – молвила Мария, давая понять, что разговор окончен.
Гарсон осёкся на полуслове, но уходить из комнаты не торопился, по-видимому, чего-то ожидая. «Большое спасибо, – сказала она. – Можете идти». Слегка поклонившись, Фейяр шаркнул туфлёй и исчез за дверью.
Золотые часы, которые наша путешественница извлекла из своей сумочки, показывали половину первого пополудни. Хотя постель была приготовлена, разостлана и ожидала путницу, усталость Марии внезапно улетучилась. Известие об отмене праздника Федерации мгновенно разогнало её сон. Теперь, сообразовываясь с новыми обстоятельствами, многое в её планах придётся менять, и менять немедленно. Поэтому она решила не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Ведь она преодолела шестьдесят с лишним льё и явилась в столицу не для того, чтобы разлёживаться на мягких пуховиках. Отныне для неё дорог каждый час.
Мария переложила свои вещи из саквояжа в комод, подкрепилась на скорую руку остатками съестного, ополоснула лицо под умывальником в уборной и стала готовиться к выходу в город. Неплохо было бы избавиться от запыленной дорожной одежды и переодеться во всё чистое, но, торопясь, она не стала пока трогать нижнего белья, – сняла с себя лишь изрядно помятое платье, заменив его извлечённым из комода прогулочным белым платьем с чёрными мушками, в каком обычно появлялась в Кане. Поверх платья она, как всегда, повязала одну из своих батистовых косынок, которые уже вышли из моды в столице. Над косынками подтрунивали в журналах мод, а один из членов республиканского Художественного общества сказал, что они «смешно вздуваются и скрывают приятнейшие для глаза женские прелести».
Чтобы выглядеть модно нашей героине следовало бы одеться у гражданки Райспаль на улице Закона, № 41, рекламный проспект которой предлагал дамам платья а la Nina, а la Sultane и а la Cavaliere, а также платья Психеи и в особенности «республиканские». Последние, по словам рекламы, «обрамляют всю фигуру и очень грациозно обрисовывают талию; спереди застёгиваются на пуговицы, с римским поясом. Это платье восхитительно!»
Но Мария никогда не гонялась за модой, а за парижской – тем более. У неё было другое амплуа. Свой туалет она завершила тем, что водрузила на голову новый батистовый чепец, высокой, как это принято у нормандок, формы. Через минуту, прихватив сафьяновую сумочку с запечатанным пакетом, предназначенным для Дюперре, она спустилась