творец близко знакомился с душами людей, не поверхностно обегая сиюминутным взглядом их характеры и индивидуальные черты, а глубинно познавал уникальность каждой человеческой души, временами уподобляя своё мышление объекту познания. Он, временами казалось, чувствовал то, что чувствовали они, оставаясь при этом самим собой. Так и сегодня, его горделивая душа желала оглядеть весь мир очами Бога, и будто на мгновение сие чудо ему удавалось ощутить, ибо он любил всё что видел, каждую мельчайшую травинку и песчинку, каждого из людей. Может быть, юноша в тот миг не был Богом, но он ощущал дуновение Бога в себе и потому ему краешком отворялись вышние знания о достижении совершенства жизни. Не формулы логического построения вырисовывались в его душе, но иррациональная первичность чувствования чистоты восприятия. Не машинальное холодное математическое распределение функциональности и целесообразности довлело над его восприятием мира. Но духовное иномирное стяжание любовного созерцания не столько очами, сколько сердцем, руководило им. Любознательная душа юноши рвалась постичь оное мироздание, то Богом мира сотворение, которое не утихает, не замедляется в движении, не знает смерти, постоянно умножаясь и меняя формы. Ибо мироздание наделено вечным процессом возрождения и в том заключается присутствие Творца в творении, которое бессмертно, сколь и Он бессмертен и вечен. Может быть, именно поэтому творец почитал себя бессмертным, а творения свои наделял вечностью.
Известно, что Ангелы Господни записывают каждое слово человека, его деяния, помыслы, впрочем, и он сам ведёт рукописный дневник своей жизни. У него ничто не теряется бесследно, не ускользает безвестно, не забывается, не предаётся забвению. Сие не тщеславие, одна лишь муза хранит частицы его мыслей в себе, её чистые очи навеки сохранят образ того ничтожного гордеца, каким он, безусловно является. Юношеская гордыня не позволяет ему быть склонённым пред непостижимым и малоизученным миром. Ибо он живёт безумно, им правит творческая похоть, которая постоянно требует создавать, творить. Но он тою возбуждённостью не одержим, добровольно знакомый со своею ничтожностью, не питает иллюзий о значимости своей в среде себе подобных творцов. И то покорное обстоятельство личности, делает его свободным и прямодушным, делает авторским каждое его философское заявление, кои сей юноша навострился излагать пространной речью и языком весьма простым для понимания. Он более не слуга мира сего, но и не озлобленный повстанец, он просто творец, который не стремится обессмертить себя, будучи удовлетворённым, обладаем нетлением души. Таковым образом вырисовывается поверхностная картина стремлений мировоззрения творца, чья душа пока что не отворена читателю полностью, которая подобно раковине лишь приоткрыта слегка, дабы понемногу проливать свет истины в тёмные комнаты человеческого любознания. Впрочем, и девушка стоящая подле него