шестьсот восемьдесят девятого его не понял. Тушь сыграла с ним злую шутку, а Пупалэш нежно прищурилась, оскалив все немыслимые множества щётко-ложечек.
Феврале шестьсот восемьдесят девятого
Быть тебе в феврале шестьсот восемьдесят девятого
Не иначе как Пупалэш.
Феврале шестьсот восемьдесят девятого
Неожиданно, внезапно, намотанно и негаданно,
Не иначе как Пупалэш.
Феврале шестьсот восемьдесят десятого
Появилось кешью с кощеем из тридевятого,
Не иначе как Пупалэш.
А потом, в феврале шестьсот восемьдесят девятого что-то щёлкнуло, и его равномерно обволокло темнотою…
Сливки свернулись
Анжела остановилась и посмотрела на меня очень внимательно.
– Ты думаешь я долго ещё смогу выносить твои издевательства?! По-твоему, мне приятно чувствовать себя номером два, да что там, два, последним номером в твоей ёбаной жизни?!
– Анж, не начинай, умоляю, – я попытался пресечь начинающийся поток обвинений, который с такой завидной регулярностью вырывался последнее время из этих, когда-то так горячо любимых уст.
– Нет это ты меня не затыйкай, – Анжела уже завелась. А если Анж завелась, то это надолго, – Я тебе отдала 11 лет своей жизни!
– А я что, тебе их же не отдал?
– Заткнись, Андрей! ВАМ, МУЖИКАМ, ВСЁ РАВНО, – она перешла на крик. Прохожие заметно снизили скорость своего движения и стали внимательно нас рассматривать.
Кровь прилила к моей голове, уши заложило. Никогда ранее я не чувствовал такой тоски и ненависти одновременно. Всё потому, что я знал досконально все слова, которые она собиралась сказать, все интонации, каждую мимическую морщинку на её лице. Раньше моя заметно постаревшая Анж вызывала жалость. Сейчас же я в полной мере ощутил, что мне совсем не «всё равно», как я провёл почти четверть своей жизни.
– … и твои ёбаные друзья, и твои постоянные обвинения, – не унималась Анж в тот момент, когда я выхватил её сумку и, ослеплённый несвойственным для себя припадком гнева начал шипеть настолько устрашающе, что Иерихонская Труба мгновенно затихла.
– Я ухожу. Я хотел это сделать давно, очень давно, но мне было тебя жалко. Так вот, сейчас я заберу из твоей вульгарной котомки свои документы, ключи от машины и свой кошелёк, – я начал медленно доставать вышеобозначенные предметы из её сумки, где имел обыкновение их оставлять во время прогулок, при этом почему-то не чувствуя то ли кончиков пальцев, то ли кистей целиком, – и уйду. Уйду и никогда не вернусь больше.
Анж стояла и не двигалась, как будто её оглушило моим тихим шипением. Последнее, что мне осталось извлечь из её сумочки – кляссер с документами, я искал достаточно долго, а она так и стояла молча и не спускала с меня глаз. Наконец-то я выудил кляссер, и с удивлением обнаружил, что в него зажата трубочка туши. Этот простой факт почему-то окончательно взбесил меня.
– Твоя