ее мнению) я делал то же, что и ее мать, слишком много требуя от нее в плане творчества. И она понимала, что должна стать писателем, но для того, чтобы писать скорее для меня, чем для себя. Именно это я ей и рассказал, но без особого эффекта. Нет сомнений, что здесь больше, чем немного, правды. Я действительно хочу, чтобы Джинни обрела способность писать. И, без сомнения, я буду очень рад, если она станет способной писательницей. Да, не буду этого отрицать. Но для меня не будет большой разницы, если этого не случится. Даже если Джинни завершит свои встречи со мной повзрослевшей, умиротворенной, но больше никогда не напишет ни слова, все равно это будет хорошо. Надеюсь, истина заключается в том, что я серьезно заинтересован в Джинни как в личности, а с Джинни-писательницей у меня лишь легкий флирт.
9 января
Джинни
Если меня обвинят в преступлении, я буду своим лучшим свидетелем. Когда бы я ни говорила о людях, которых люблю, я всегда делаю их виноватыми и делаю это с улыбкой. Потому что если я виновна, то и они виновны, а в ваших глазах виновны еще более. Я давала вам информацию, хотя и не знаю, почему, ведь вы не собираетесь давать оценки, предлагать ответ или план. Все хорошее, что происходит при такой терапии, происходит одновременно. Я знала, что снабжала вас оружием против моих родителей. Это меня угнетало. Особенно с того дня, когда я отправила им письмо – «дорогие папа и мама» – и написала о своей огромной любви к ним. Полагаю, что, когда вы рассказываете посторонним о родственниках, вы их предаете. Вероятно, больше всего я предаю саму себя, так как всегда рассказываю что-то о себе.
Хотя во время занятия я не чувствовала себя плохо. Мне было слишком жарко – я чувствовала себя так, словно была в гамашах, закутанная малютка, – и, возможно, мне нужно было что-то сказать. Но затем я адаптировалась к жаре, и она стала приятным времяпрепровождением. Я ленивый рыбак с удочкой на берегу. Если я насажу нужную материнскую приманку, вы всегда клюнете.
Нет, я знаю, что вы пытались сделать. Заставить меня поверить в то, что я говорю. Принять ограничения и ошибки моих родителей. Но каждый раз, когда я действительно думаю об этом, я, кажется, уменьшаюсь. По мере моего удаления от них, я и от себя удаляюсь. Также я понимаю, что я не изменилась или вообще не боролась со своими родителями.
Я рассказала им почти обо всем. Но моя жизнь не в этом, не в этих фактах и историях. Она все еще как бы скрыта. Единственное оживление, которое вносят эти факты в мою жизнь, это сны. И потом, я и мои родители гораздо более активны и ужасны.
Я пыталась достичь успокоения, все глубже и глубже закапываясь в гнездо, окружая себя спокойствием. Я действительно думаю, что я все еще прячусь в пещере, как Платон в своей, так как пишу и думаю только аналогиями. Все похоже на что-то. Даже этот отчет – и тот завуалирован, а не откровенен. Вы, может, этого не понимали. Есть другой перевод. «Уф!» Вот так мой рот, глаза, лицо и мозги чувствуют себя после того, как я все расклала (извините – ошибка, хотела сказать,