каждый по закону обязан работать, и для этих музыкантов их группа – такая же работа, как и любая другая. Я одно время работал ночным сторожем – прекрасная работа. Работаешь сутки, потом трое отдыхаешь. Есть время для музыки. Теперь я даю частные уроки и работаю когда хочу. Да, группа наша и музыка наша у нас в стране вне закона, но мне это дает больше свободы. И не так уж это плохо.
Все время, пока он говорил, на губах у него играла едва заметная улыбка, а глаза и вовсе смеялись, как будто все, о чем он рассказывал, его просто забавляло.
Я надела на голову наушники, Борис вставил в плеер кассету и включил звук. С первых же аккордов меня захватила чарующая духовность музыки, а голос Бориса, когда он запел, звучал отстраненно, но в то же время завораживающе. В музыке были драйв и энергия, как в вое волка или громе водопада, и, хотя я не понимала ни слова, я почувствовала просветление и невероятный подъем. Песня несла в себе ощущение иной реальности: надежды и отчаяния, грусти и радости, тьмы и экстаза. Она была чистая. Это был Борис.
Я была потрясена. Потрясена и охвачена почти тошнотворной смесью стыда и паники. Вот она я, приехала в своей идиотской самонадеянности, что эти задавленные русские рок-музыканты будут млеть передо мной, рок-звездой из «Студии 54». Какой же я была дурой! Я вдруг поняла, что никакой я не художник, а просто глупая девчонка с ни на чем не основанными амбициями, сочинившая пару никчемных песенок о себе и своих одноклассниках. У Бориса в одной песне было больше таланта, чем во всех моих потугах. Как будто внезапная молния осветила для меня весь мир музыки, и я, наконец, ощутила, какая энергия таится в этой песне.
Когда мы стали собираться, Борис придвинулся ко мне и произнес: «Завтра мы играем подпольный концерт. Сумеешь выбраться? Было бы здорово, если бы ты пришла. Это не наша группа, а безумный экспериментальный состав, во главе с Сергеем Курёхиным[11], или ”Капитаном“, как мы его называем». В глазах у него опять появился игривый блеск.
– Что там будет, сказать совершенно невозможно, – с воодушевлением добавил Сева.
Конечно же, я хотела на этот концерт. Я чувствовала, что ничто другое не будет иметь смысла, пока я не смогу насытиться этой музыкой и побольше пообщаться с этими ребятами, жизнь которых проходит на совершенно другом, более глубинном, эзотерическом уровне.
На следующий день мы с Джуди опять сказали нашему гиду, что я больна и что Джуди придется остаться со мной. В восемь вечера у отеля нас встретила подруга Севы и Бориса. Увидев нас, она кивнула, что я поняла как указание следовать за нею. Мы старались вести себя как можно более незаметно, ни слова не говорили по-английски и держались максимально отстраненно. Краем глаза я поймала взгляд Джуди, и мы обменялись быстрыми улыбками.
Девушка привела нас к заброшенному старому дому с трещинами в стенах, покосившейся крышей и затемненными окнами. Мы вошли в комнату: вдоль кирпичной стены тянулись ржавые трубы, а окна были занавешены огромной черной тканью. В Лос-Анджелесе на двери такого здания красовалась бы огромная надпись: «Подлежит