трещину, что стала стремительно расти. Души теплолюбивых психов начали неадекватно реагировать на затянувшуюся жару. У многих усилились галлюцинации и бред. Одежда стала обузой. Тихо помешанных массово перемещали в ряды буйных и, словно гвозди молотком, заколачивали в переполненные палаты. Случаи успешных суицидальных попыток стали нормой. Разморенные жарой санитары впадали то в сон, то в ярость. Гигиенические процедуры, едва-едва предусмотренные «Правилами», теперь вовсе утратили эффективность. И запахи в палатах загустели так омерзительно сильно, что воздух при ходьбе приходилось раздвигать руками.
Волосатый псих-архитектор с желудком язычника перестал появляться на прогулках. Он не сразу заметил это, хотя спал с ним на одной кровати. Его обеспокоило тревожное поведение тех двоих с шапками из газетной бумаги на головах. Они теперь постоянно торчали у забора, окружавшего корпус для буйных больных. Третий жилец их койки, предпочитавший проводить ночи стоя, рассказал, что старик перебрался в отделение для буйных.
– Сам? – оживился он и подумал: «Первое слово, произнесенное здесь».
– Сам он собрался бежать от себя самого, но санитары помешали. Вы заговорили? – удивился жилец.
Этой ночью он впервые обратил внимание, что лежит на кровати один. Что-то шевельнулось в душе. Может быть, сожаление об архитекторе, коротающим ночь среди буйных пациентов? Или помять об Эмме, лицо которой снова заняло полнеба. И содрогнулся, попытавшись представить внутренность клоаки, расположенной в отдельном корпусе, обнесенном дополнительным забором, из-за которого доносились громкие крики, пение, стоны и плач, заглушаемые грохотом и матерными текстами санитаров.
Он крутился на непривычно пустой койке, борясь со сном, и оглядывался тревожно, чтобы не пропустить атаку претендентов на освободившееся место. Потом принялся вспоминать, что рассказывал архитектор Паскаль в прошлый раз, и какой раз следует считать прошлым?
И вспоминал постепенно тексты архитекторовых речей, изуродованных купюрами из-за действия аминазина и прочих нейролептиков, которыми загружали его.
– Попробуйте снять пижаму и надеть халат на голое тело. Очень помогает в жару, – сказал волосатый школьник и развел полы халата, словно крылья. Сильно изношенное маленькое тельце с отвисшим животом светилось не летней белизной. На груди и в паху ни волоска, как на ладонях. Только могуче повис большой тяжелый член, почти такой же, как бедро…
Дальше они, видимо, обсуждали размеры пениса у мужчин, потому что после продолжительной паузы память выдала новый отрывок:
– В Томске – там по моему проекту строили дворец спорта, – в анатомическом музее медицинского института выставлен пенис мужчины, помещенный в трехлитровую банку с формалином. Мой, в сравнении с тем, вязальная спица.
И сразу, без перерыва: – …возможно, имеет непривычный вид. Не знаю, не видел. Однако то, что содержит настолько значимо,